Пока он веселился собственной шутке, которую Летиция, судяпо озадаченному выражению лица, не совсем поняла, я думал, что нисколько несожалею о физической любви, каковой никогда не знал и не узнаю. Чувственностьзатуманивает рассудок и сближает мыслящее существо со зверем, всё бытиекоторого сводится к двум желаниям: есть да спариваться. И умнейшему из людей,пока он молод, невозможно подняться над своей животностью. Даже католическиемонахи, дающие обет безбрачия, не избавлены от этой унизительной тяги. Они подавляютв себе инстинкт усилием воли, постом и молитвой, но это не означает, чтоискушение оставляет их в покое. Полная духовность и настоящая мудрость доступнычеловеку, лишь когда он достигает старости и освобождается от бремени страстей.

Мне легче, я птица. Когда, бывало, жар молодой кровибросался мне в голову, я находил избавление в полёте. Чем выше над землёйподнимали меня крылья, тем проще было выветрить дурман.

— Идём наверх, сынок! Папаша Пом угощает! — Старый штурманвскочил и потянул Летицию за собой.

— Благодарю, в другой раз… Нет-нет, ни за что! — отбиваласьона.

Я хотел прийти девочке на помощь и клюнуть приставалу влокоть (есть там такая чувствительная точка, от укола в которую рука сразунемеет), но Кербиан и сам отстал. Он, в сущности, был добрый малый. Простовыпил лишнего и преисполнился душевной широты.

— Тогда ты, рыжий дьявол! Ты поставил мне выпивку, а папашаПом быть в долгу не привык! Бери любую девку, какую пожелаешь. Угощаю! Или тытолько на словах ходок?

Он покачнулся, а Логан с готовностью воскликнул:

— Чтоб я отказался от этого дела? Никогда и ни за что!Спасибо за предложение, приятель! Это щедро, по-штурмански!

Они обнялись и стали подниматься по лестнице, причёмирландцу пришлось поддерживать приятеля за талию — папаша Пом одолевалступеньки с трудом.

«Ко мне, весёлые красотки!

Гулять мы будем до утра-а!» —

запел он громовым голосом.

Второй дискантом подхватил:

«Я плыл три месяца из Рио,

И мне развеяться пора!»

Летиция вздохнула с облегчением.

— Как утомительны моряки, Клара, — пожаловалась она. — Нонужно привыкать к их обществу. Как ты можешь пить эту отраву?

Осторожно она понюхала стакан, скривилась, пригубила.

— Неужели это можно вливать в себя добровольно?

Э, милая, подумал я, когда прохватит норд-ост да накатиттоска от пустых горизонтов, оценишь прелесть рома и ты.

— Куда та, старый пьяница? — раздался наверху голос сирландским акцентом.

Я поднял голову и увидел, как по лестнице, с криком иужасающим грохотом, чуть не кувырком катился старый штурман. Он пролетел,пересчитав все острые ступеньки, сверзся вниз и остался лежать неподвижный,безгласный. Наверху, растопырив руки, застыл обескураженный Логан.

Мгновение в зале было тихо. Потом все кинулись к упавшему.

Я взлетел на перила, чтобы заглянуть поверх голов.

Похоже, дело было дрянь. Кербиан разевал рот, но раздавалосьлишь натужное кряхтение.

Его пытались приподнять, трясли, даже хлопали по щекам, нобедняга не отзывался, его шершавая физиономия посинела.

Я видел, что он не может вдохнуть. Его надо было скорейположить на спину, но как им объяснишь?

Кто-то крикнул:

— Тут был лекарь с «Ласточки»! Где он?

Мою Летицию подтолкнули к упавшему. Она с ужасом смотрела вего умоляющие глаза. Папаша Пом силился что-то сказать, но не мог.

По лестнице сбежал Логан.

— Что случилось, рыжий? — кричали ему.

— Пустите! — Ирландец всех растолкал, наклонился надКербианом. — «Не держи меня, сам пойду». Вот тебе и «сам»… Э, приятель, тыникак хребет сломал. Плохо дело. У меня раз вот так же марсовый с бизанигрохнулся. Надо на спину его, поровней. Не то задохнётся.

Молодец рыжий, он говорил дело!

Бедолагу положили на пол. Логан несколько раз сильно надавилему на грудь, и папаша Пом задышал. Кровь отлила от лица, оно стало белым.

— Полотенце под шею! За плечи берите! А вы двое за ноги!Кладём на стол, раз-два! — толково распоряжался ирландец.

Про «лекаря» все забыли, но я-то видел, как потрясенаЛетиция. Она была ещё бледней Кербиана.

Когда суматоха немного поутихла, она подошла к ирландцу и счувством сказала:

— Вы спасли ему жизнь, мсье.

— Надеюсь, на Страшном Суде мне это зачтётся. — Онперекрестился с удивившей меня истовостью. Кто бы мог подумать, что хлюст такнабожен?

Суда по следующей реплике, Гарри был ещё и философ:

— По правде сказать, лучше б мы позволили старому самомуоткинуть подошву. Что за жизнь со сломанным позвоночником? Хотя Господу видней,когда забирать к Себе наши грешные души. На вашем месте, господин лекарь, я быпопробовал влить этому болвану в глотку несколько капель рома. Коли не сможетпроглотить, можно звать священника.

Летиция так и сделала. Одной дрожащей рукой приподнявстрадальцу голову, а в другую взяв стакан.

Папаша Пом дёрнул кадыком, поперхнулся, но всё-такипроглотил.

— Благословенна Пресвятая Дева! — воскликнул Логан, и на егоглазах выступили слёзы. Редкая сердечность для моряка!

Тем временем пришёл капитан «Ласточки», за которым сбегалкто-то из посетителей.

Дезэссар хмуро покосился на Летицию, даже не кивнув ей. Вовремя медицинского осмотра он один раз заглянул в кают-компанию, с минутупялился на «Люсьена Эпина» и так же молча удалился. Ничего не сказал он лекарюи теперь. Посмотрел на трудно дышащего штурмана, который был без сознания, иснял шляпу — не в знак скорби, а чтобы почесать затылок.

— Допился, старый болван! Несите его домой. Прямо на столе,— да и плюнул на пол.

Летиция спросила:

— Мы на рассвете отплываем, сударь?

Он, не глядя на неё, буркнул:

— Без штурмана? Нечего и думать.

— А когда?