До той стороны добрались уже в полной темноте.

— Попробуй заведи мотор, — мне хотелось узнать, по-прежнему ли мы во власти Оно.

— Погоди, — Николай выскочил на берег, подтянул лодку и повернулся спиной. — Руки не слушаются, ширинку не могу расстегнуть.

— А ты в штаны, все равно мокрые.

— Только этого не хватало для полного счастья.

Справив нужду, Николай проверил мотор, он завелся с первого рывка. Держась берега, мы поднялись вверх по течению и остановились как раз напротив села, но переваливать туда не стали.

— Не надо в таком виде показываться. Лизка потом каждый раз переживать будет. Переночуем здесь, обсушимся. Давай ужин готовить.

Хоть село и находилось на другой стороне реки, его близость действовала успокаивающе, но на всякий случай я начертил круг и посоветовал Николаю не выходить за него, пока не рассветет.

— Как скажешь. Никогда не верил ни в колдовство, ни в нечистую силу, а сегодня засомневался. Если сеть так тянула вниз, то она не могла быть на поверхности, не могла зацепиться за винт. И за борт я не должен был упасть, меня словно кто за руку дернул. Одно не пойму, откуда ты узнал, что начнется такая… катавасия?

— Все дело в камне заклятия, в той силе, которой он обладает, в силе зла, — я решил ничего не скрывать от Николая. — Видел камень, который я достал у утопленника из кармана? Это и есть тот самый камень, именно его и хотели заиметь Кукарев с Х-вым, золото Х-ва интересовало во вторую очередь. А задача Арсения Петровича состояла в том, чтобы он не достался ни тому, ни другому, а какому-то очень высокому, очень-очень, начальнику. Ты думаешь, Х-в погиб из-за больного сердца? Нет, это я захотел, чтоб его не существовало, и камень тут же исполнил мое желание.

— Ну это ты приврал, — не поверил Николай.

— А ворона? Только я сказал: «Чтоб ты сдохла!», она сразу окочурилась.

— Если эта сила подчиняется тебе, чего ты испугался?

— Я его выбросил.

— Выбросил? Вот дурак! Да с ним можно было такое наворотить, всех на уши поставить.

— Вот именно, наворотить.

— Нет, серьезно. Прошлой осенью поехали в райцентр с мужиками картошку продать, так азеры нас не пустили на рынок, сдавайте, мол, нам оптом и цену предлагают, такую, что лучше картошку выбросить, чем им отдать. Но мы уже знали ихние сволочные проделки и поехали гуртом — запросто могли чуркам зубы почистить. Так они, суки, заодно с милицией. На корню скупили наших доблестных блюстителей порядка. Короче, чуть нас всех в милицию не забрали. Почти уже затолкали в машину, а картошку себе. Потом ищи в поле ветра. И тут, на наше счастье, зашел на рынок наш бывший участковый Беляев, хороший мужик, старой закалки, жалко, на пенсию ушел. Увидел такое дело, вмешался — показал им свое удостоверение и припугнул, что до области дойдет. Отпустили нас, неохотно, но отпустили. Но торговать не дали. Пришлось бы нам картошку обратно везти, да подвернулся мужичок с комбината, отозвал в сторону, сговорились, цену хорошую дал, картошка местная, домашняя, не то, что азеры привезли. Ему и продали. И то не на рынке, а чуть ли не за городом. Продавали свою, а словно ворованную. А Беляева через месяц кто-то ножом пырнул. Вот такие дела у нас творятся. А будь у меня твой камень, я бы всех головой в яму — и азеров, и продажных ментов.

— Поругался бы с Лизой и ее в яму головой. Я же не хотел смерти Х-ва, я просто подумал, пожелал, чтоб он исчез, а камень уже среагировал. И потом, убивая, он творит зло и, скорей всего, против зла действовать не будет, а если будет, то возьмет такую цену! Точно не знаю, но думаю так. Не верю, что может быть доброе зло. Арсений Петрович тоже так думал, почему и хотел уничтожить камень, а не отдавать его очень высокому начальнику.

— Но его не обязательно всегда носить с собой, это оружие, а его не всегда носят с собой, пусть лежит себе где-нибудь в укромном месте. А понадобилось, взял с собой. Представляешь, прихожу я на рынок, а чурки мне — пошел отсюда. Я стою, улыбаюсь, руки в карманах, а эти суки один за другим копыта отбрасывают. Красота!

— Во-во, как Емеля на печи, по моему хотению, по щучьему велению. И так весь народ. Сами в стране навести порядок не можем, потому что разделены, каждый на своей печи. Попробовали бы русские выгнать в Баку азербайджанцев с рынка, сразу бы убили. А мы все на кого-то надеемся, не на щуку, так на царя, — не знаю, почему я так разозлился.

Но Николай не обиделся:

— Ты прав, каждый на своей печке. Эти чурки везде единым кулаком, а мы, вроде и нет русского народа, будут посреди улицы русского бить — никто не заступится, а чурки друг за друга горой. И почему мы такие? Жаль, что ты камень выкинул, — вернулся к прежнему Николай.

— Да из-за него столько людей погибло. Хватит.

— Ладно, хрен с ним. Выпить бы не мешало. И бутылка есть. Но Лизе пообещал — ни глотка. А то она и так говорит, мол, я на рыбалку ради выпивки стал ездить. И как люди терпят? Кстати, алкоголизм излечим, баптист за один сеанс на трезвую жизнь Редькина настроил.

— Что за баптист, не Яшка Никифоров?

— Он самый, к Дарье, сестре, погостить приехал. И сразу ее мужа, Редькина Витьку, отмудохал. Вся рожа была синяя. Мужики нарочно Редькину выпить предлагали — боится. Над ним уже посмеиваются, а что, мол, если баптист в селе останется? Что будешь делать? Говорит, повешусь. Может, грамм по сто примем?

— Терпи. Сам же сказал — ни глотка.

— Да я так спросил, на всякий случай. Вдруг ты захочешь, тогда и я за компанию. Нельзя, чтоб человек один пил. Сопьется.

— Спасибо за заботу. Но я верный сын…

— Зожа. Слышали. Ничего, если я к лодке за телогрейкой сбегаю? Не утащит меня эта чертовщина в реку?

— Иди. Когда опасно, я чувствую.

Николай принес телогрейку и, усаживаясь на нее, вздохнул:

— Хоть бы раз камень в дело пустить. Просто посмотреть, как он действует. Надо было сначала мне показать, испробовали бы на рыбе. Может он поражать через воду или нет?

За вечер он еще несколько раз вспоминал про камень, а затем свернулся калачиком на телогрейке и уснул. А я, хоть и не спал прошедшую ночь, просидел до утра. Думал об Ольге и Нюре. Уезжая из города, я был точно уверен — Ольга именно та женщина, которая мне нужна. И решил, если выпутаюсь из ситуации живым и невредимым, обязательно женюсь. Нет, мои чувства к Ольге не изменились… Просто рядом с ней место в моем сердце заняла Нюра. Я любил их обеих и ни одну не хотел терять. Но рано или поздно мне надо будет выбирать, надо будет решать, с кем оставаться. И я потратил всю ночь, пытаясь найти ответ. Но, кажется, эта задачка не имеет решения. Я спрашивал себя: кому я больше нужен? Но ответить на это могли только они.

Если я к чему и пришел, так это к мысли, что пора в стране разрешить двоеженство.

На рассвете я разбудил Николая, и мы поехали снимать сети. На этот раз все обошлось — и мотор не глох, и сети сняли без помех, хотя потребовалось порядком времени, ячейки были забиты ельцом, сорогой, окунем.