— Это звучит разумно. — Почему у нее такой веселый вид? Японяла, в чем дело, как только миссис Бетани добавила: — Вы становитесьспециалистом по обману, мисс Оливьер. Наконец-то прогресс.

Боюсь, что она не ошибалась.

Первый снегопад нас разочаровал — снега выпало всего полторадюйма, он быстро растаял, а потом замерз, и все дорожки обледенели. Округавыглядела пятнистой и скучной, а желто-бурые холмы были увенчаны водянистымислипшимися снежными глыбами. Чешуя и крылья у горгульи за окном моей спальни вбашне украсились бисеринками льда.

— Меня это устраивает, — сказала Патрис, искусно заматываяшею ядовито-зеленым теплым шарфом. — И я так рада, что теперь чаще светитсолнце!

— Ты хочешь сказать, что снова можешь на него выходить? —Перед Осенним балом меня ужасно раздражала бесконечная «диета» Патрис иостальных: как все вампиры, отказывающиеся от крови, они похудели и сталивыглядеть более вампирически.

Кортни и вся клика ее обожателей много времени проводили насолнце; это ничуть не мешает сытому вампиру, но очень мучительно для голодного.Мне пришлось мириться с тем, что Патрис долгие часы проводила перед зеркалом,пытаясь разглядеть себя в нем, потому что ее отражение выцветало и выцветало,став почти невидимым. Мне показалось, что все они тогда стали гораздостервознее, но с этой компанией толком и не поймешь.

Патрис догадалась, о чем я, и покачала головой, словно я еераздражаю.

— Я прекрасно себя чувствовала после бала. И это стоилонескольких недель голодовки и необходимости прятаться в тени! Раньше или позжеты тоже поймешь, в чем прелесть самоограничения. — На ее круглых щекахпоявились веселые ямочки. — Но только не с Лукасом, да?

Мы долго смеялись над нашей общей шуткой. Я искреннерадовалась, что мы с Патрис неплохо поладили, потому что, разрываясь междунеприятностями, случившимися с Ракель, и грядущими экзаменами, я меньше всегонуждалась в дополнительных стрессах.

Экзамены нам предстояли жестокие. Я этого ожидала, но всеравно сочинения для миссис Бетани не писались сами собой, а экзамен потригонометрии не становился проще. Мама неожиданно проявила садистскиенаклонности, заставив нас вспомнить каждую мелочь, когда-либо упомянутую ею вклассе; к счастью, мы сумели угадать, что темой основного эссе будетМиссурийский компромисс[2], потому что мама начала слегкаподпрыгивать. «Надо полагать, Балтазар неплохо справится», — думала я, строча втетрадке с такой скоростью, что пальцы сводило судорогой. Хотела бы я написатьхотя бы вполовину так же хорошо, как он.

В эти последние недели я с головой окунулась в учебу нетолько из-за сложности экзаменов, но и потому, что занятия помогали отвлечься.Заставляя Ракель постоянно задавать мне вопросы, я отвлекала ее от мыслей отом, что едва не произошло тогда в лесу. Очень помогало и то, что миссис Бетанинаказала Эрика: он буквально каждую свободную минуту проводил, оттирая щеткойкоридоры, и при любой возможности кидал на меня разъяренные взгляды.

— Я не доверяю этому парню, — сказал однажды Лукас, когда мыпроходили мимо Эрика.

— Тебе просто не нравится его характер. — В общем и целом ясказала правду, хотя мне были известны более основательные причины для того, чтобыне доверять Эрику.

Как мы ни старались отвлечь Ракель делом, она по-прежнемувыглядела затравленной. Все ее прежние страхи усилились после нападения Эрика.Глядя на темные круги у нее под глазами, я понимала, что она не спит ночами, аоднажды Ракель явилась в библиотеку с только что подстриженными волосами,причем было очевидно, что стриглась она сама, и весьма неаккуратно. Пытаясьвести себя тактично, я сдвинула учебники на край стола, чтобы дать ей место, ипроизнесла:

— Знаешь, в моем родном городе я часто стригла своихдрузей...

— Я знаю, что эта стрижка выглядит отвратительно. — Не глядяна меня, Ракель бухнула свой рюкзак на пол. — И нет, я не хочу, чтобы ты илиеще кто-то мне ее поправлял. Очень надеюсь, что она выглядит безобразно. Может,тогда он перестанет на меня пялиться.

— Кто? Эрик? — мгновенно напрягся Лукас.

Ракель плюхнулась на стул.

— А кто еще? Конечно Эрик.

До этой минуты я не догадывалась, что Эрик пялится не толькона меня. Я помешала ему во время охоты; он твердо решил напиться крови Ракель,может быть... может быть, даже нанести ей серьезный ущерб.

Большинство вампиров никогда не убивают, говорили мама спапой. А вдруг Эрик — исключение из правила?

«Наверняка нет, — думала я. — Миссис Бетани не допустила бытакого в „Вечную ночь"».

Лукас быстро сменил тему, попросив у Ракель материалы побиологии, которую преподавал мой отец. Я взглянула на него и снова ощутилавожделение — или чувство собственности, всегда возникающее у меня в егоприсутствии. «Мой, — думала я. — Я всегда буду желать, чтобы ты оставалсямоим».

До сих пор мне казалось, что это эмоции, но, может быть, заними кроется что-нибудь еще. Может, такая потребность объявить кого-то своейсобственностью — это часть вампирской натуры, и поэтому она намного сильнее,чем человеческие желания?

Разумеется, Эрик не влюблен в Ракель, но если он испытываетпо отношению к ней хотя бы десятую долю того же чувства собственности, что я кЛукасу, он ни за что на свете от нее не отстанет.

Тем же вечером в умывальной я снова наткнулась на Ракель.Она вытряхивала на ладонь то самое снотворное, что я ей когда-то советовала, —четыре или пять таблеток.

— Осторожней, — сказала я. — Не нужно так много.

Ракель придала лицу непроницаемое выражение.

— Или я никогда не проснусь? По мне, то не так уж страшно,между прочим. — Она вздохнула. — Поверь, Бьянка, этого недостаточно, чтобыкого-нибудь убить.

— Но больше, чем нужно, чтобы заснуть.

— Не с этим шумом на крыше. — Она бросила таблетки в рот,наклонилась, чтобы сделать несколько глотков воды прямо из-под крана, и вытерларот тыльной стороной руки. — Они все еще там. И теперь гораздо громче. Всевремя. И я это не придумала.

Мне не понравилось, как это прозвучало.

— Я тебе верю.

Вообще-то, я сказала это только для того, чтобы не молчать,но Ракель широко распахнула глаза.

— Правда? Ты не просто так говоришь?

— Правда. Я тебе верю.

К моему потрясению, глаза Ракель наполнились слезами. Она ихбыстро сморгнула, но я-то знаю, что видела.