Время от времени я замечала, как они переглядываются. Ясно,что они понимали, как я несчастна, и уже почти созрели, чтобы спросить, чтослучилось.

С одной стороны, мне хотелось им все рассказать: выложитьразом всю историю, а потом выплакаться в их объятиях. А если это проявлениемоей незрелости, то и наплевать. Меня волновало другое — если я расскажу имправду, им придется сообщить обо всем миссис Бетани, а я не верила, что миссисБетани не прицепится потом к Лукасу и не испортит ему жизнь.

Так что ради Лукаса я молчала.

Может, так оно и тянулось бы все каникулы, если бы неследующий снегопад за два дня до Рождества. Этот оказался обильнее предыдущего,он укутал землю тишиной, мягкостью и голубовато-белым блеском. Я всегда любиласнег, и один его вид, сверкающий и безупречный, вырвал меня из депрессии. Янадела джинсы, ботинки и самый теплый зеленый свитер из толстой пряжи. Надежноприколов брошь к отвороту серой куртки, я сбежала вниз по лестнице и вышла наулицу, не сомневаясь, что промерзну насквозь. Оно того стоило — зато я первойоставлю следы во дворе школы и в лесу. Но за дверью поняла, что такая мысльпришла в голову не только мне.

Балтазар улыбнулся мне над теплым красным шарфом.

— Я сотни лет провел в Новой Англии, но до сих прихожу вволнение при виде снега.

— Я знаю, что ты чувствуешь. — Наши отношения по-прежнемуоставались натянутыми, но из вежливости я предложила: — Пойдем вместе.

— Да. Пойдем.

Сначала мы в основном молчали, но молчание не казалось мнетягостным. Снег и розовато-золотой свет зари словно требовали тишины, и намобоим не хотелось слышать что-нибудь более громкое, чем хруст снега под ногами.Мы пересекли школьную территорию и углубились в лес — тем же путем, что шли вночь Осеннего бала. Я глубоко вдыхала и выдыхала, и легкий сероватый парок клубилсяв зимнем воздухе.

У Балтазара в уголках глаз появились морщинки, словно ончему-то радовался. Я подумала обо всех тех столетиях, которые он уже прожил, ио том, что он так и не нашел себе пару.

— Можно задать тебе личный вопрос?

Он моргнул, удивившись, но, похоже, не обиделся.

— Конечно.

— Когда ты умер?

Вместо того чтобы ответить мне сразу же, Балтазар молчасделал еще несколько шагов, вглядываясь в горизонт, и я подумала, что онпытается вспомнить, какой была его жизнь раньше.

— В тысяча шестьсот девяносто первом.

— В Новой Англии? — уточнила я, вспомнив его слова.

— Да. Собственно, недалеко отсюда. В том же городке, гдевырос. Я уезжал из него всего несколько раз. — Взгляд Балтазара сделалсяотстраненным. — Один раз в Бостон.

— Если это тебя расстраивает...

— Нет, все нормально. Я очень давно не говорил о своем доме.

Голодная ворона взгромоздилась на ветку куста остролиста,черная, блестящая, и начала клевать ягоды. Балтазар внимательно наблюдал заптицей, возможно, чтобы не смотреть мне в глаза. Что бы он ни собиралсярассказать, было понятно, что это будет для него сложно.

— Мои родители осели здесь давно. Они прибыли не на«Мэйфлауэре», но не намного позже. Сестра Черити[3] родилась вовремя путешествия и увидела землю, когда ей исполнился месяц. Говорили, что этои сделало ее непостоянной — то, что она не была корнями привязана к земле. — Онвздохнул.

— Черити. Ведь это пуританское имя, да? — Кажется, однажды явстречала его в книге, но не могла себе представить Балтазара, одетого какпилигрим во время карнавала на День благодарения.

— Старики сказали бы, что мы относились к набожным людям.Нас допустили к членству в церкви только из-за... — Должно быть, у меня на лицеотразилось смущение, потому что он рассмеялся. — Древняя история. По всемсовременным стандартам моя семья была очень религиозной. Родители назвалисестру в честь одной из добродетелей. Они верили в эти добродетели, как вочто-то настоящее, к чему можно прикоснуться, просто далекое. Мы так верим всолнце или в звезды.

— Если они были такими религиозными, почему назвали тебятаким сомнительным именем — Балтазар?

Он взглянул на меня.

— Балтазаром звали одного из трех волхвов, принесших дарыМладенцу Христу.

— Ой.

— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя неловко. — Широкаяладонь на минуту легла на мое плечо. — Сейчас детей этому почти не учат, а в тевремена об этом знали все. Мир сильно меняется. Трудно идти с ним в ногу.

— Должно быть, ты по ним очень скучаешь. В смысле по своейсемье. — Все это казалось таким неправильным.

Каково это — не видеть своих родителей или сестру нескольковеков, как Балтазар? Даже представить себе невозможно, как это, должно быть,мучительно.

(«Каково тебе будет, если ты двести лет не сможешь видетьЛукаса?»)

Невыносимо даже думать об этом. Я снова сосредоточилась наБалтазаре.

— Иногда мне кажется, что я слишком сильно изменился, и моиродители вряд ли узнали бы меня. А сестра... — Он замолчал и покачал головой. —Насколько я понимаю, ты спрашивала, как все изменилось с тех пор. Вещименяются. Только мы не меняемся, Бьянка. Это самое ужасное — и единственнаяпричина, почему люди здесь ведут себя как подростки, хотя им уже по много сотенлет. Они не понимают ни себя, ни мир, в котором живут. Что-то вродебесконечного взросления. Не так уж это весело.

Задрожав от холода и от мыслей о ждущих меня впереди годах,десятилетиях и столетиях, изменчивых и неясных, я обхватила себя руками.

Мы шли дальше. Балтазар углубился в свои мысли, а я в свои.Мы выбивали ногами небольшие снежные вихри, оставляя следы на девственном беломснегу. Наконец я собралась с силами и задала Балтазару вопрос, который меняпо-настоящему волновал:

— Если бы ты мог вернуться назад, ты забрал бы их с собой?Свою семью?

Я думала, он скажет «да», что сделал бы все что угодно, лишьбы они были с ним. Я думала, он скажет «нет», что не смог бы заставить себяубить их, не важно, ради чего. Любой ответ многое сказал бы мне о том, какдолго длится скорбь, как долго мне придется страдать из-за того, что я потерялаЛукаса. Но не ожидала, что Балтазар внезапно остановится и посмотрит на менясурово.

— Если бы я мог вернуться, — произнес он, — я бы умер вместесо своими родителями.

— Что? — Меня так потряс его ответ, что больше ничего не пришлов голову.

Балтазар подошел ко мне ближе и дотронулся до моей щекирукой в кожаной перчатке. Его прикосновение не было любящим, как прикосновениеЛукаса. Он пытался что-то пробудить во мне, заставить меня понять.