Ли опять рассыпался в извинениях и исчез. Мы просидели ещеоколо часа, слушая музыку и рассматривая картины. Мне стало нравиться в этомресторанчике, свет маленьких фонариков был таким уютным. Разговаривали мы мало.Я замечталась, глядя на расписные ширмы.

— Может, пойдем, Леда, — раздался голосГерта, — а то ты прямо здесь уснешь.

Я согласно кивнула. Мы выбрались в ночную темень, и я судовольствием глотнула сырого воздуха.

— Давай-ка лучше прогуляемся, — сказал Герт,обнимая меня за талию, — а то ты на ногах еле стоишь.

— А сам-то. — Я засмеялась. — Только учти, яведь домой на своих двоих только к утру доберусь.

— А зачем тебе домой? — Герт заслонил меня отрезкого порыва ветра. — Тут всего три квартала пройти, и будет мояквартира. Посмотришь заодно на мое холостяцкое логово.

— Не знаю. — Я развеселилась, и мне было всеравно, куда идти. — Если ты так хочешь, то можем пойти и к тебе. В твое холостяцкоелогово, в котором на полу валяются окурки, пачки презервативов, медиаторы,обрывки струн и порножурналы в туалете. Ладно, что я, в первый раз это всеувижу, что ли? Пойдем.

— Надеюсь, что ты не пожалеешь. — Он покрепчеобнял меня за плечи и увлек в темноту.

— Сейчас откроем дверь и будем дома, — дурашливопропел Герт, шаря по карманам в поисках ключей. — Черт, куда ониподевались?

— Может, ты их потерял? — предположила я,разглядывая рожи фантастических монстров, которыми были расписаны все стены.

Жуткие оскаленные хари перемежались с названиями различныхпитерских команд, а также нетрезвыми надписями. Фанаты изливались в не совсемцензурной любви к «Серебряному веку» вообще и Герту в частности. Впрочем,всенародная любовь всегда проявляла себя в сопричастности с жизнью кумиров.Исписанные лестничные площадки и даже фасады целых домов — лучшее томуподтверждение. Хорошо еще, что фанатки не караулят подзадержавшегосярок-музыканта.

— Ты, наверное, свои ключи где-нибудь посеял. — Яприслонилась к лилово-красной физиономии монстра с устрашающе выпученнымиглазами.

— Скажешь тоже, — с удвоенной энергией Гертпринялся рыться в карманах, попутно перекладывая из одного в другой разныемелкие вещицы. — Это не то, это тоже, а это откуда взялось? — помогалон сам себе комментариями. — Куда же я их засунул?

— А если не найдешь, что будем делать? — мне дожути надоело торчать под дверью, разглядывая народное творчество, ужаснохотелось сесть, а еще больше лечь.

— Сейчас, сейчас, — бормотал Герт, — да вотже они.

Связка ключей наконец-то появилась из бездонного, судя повсему, кармана. На то, чтобы открыть дверь, ушло всего каких-то пять секунд,после чего он с триуфмом распахнул ее.

— Прошу, сеньорина, мадемуазель, фрейлейн, мисс…Почтите своим визитом мое скромное бунгало.

— И ты всех своих баб зовешь сюда? — Я зашла вкоридор. — А мне показалось, что хватит и меня одной.

— Хватит, моя дорогая, теперь ты у меня одна и на всюжизнь.

Еще минут десять Герт мял, тискал и чмокал меня в темномкоридоре, но наконец-то отпустил и повел в комнату.

— Может, все-таки включишь свет? — Я шлаосторожно, стараясь в темноте не наткнуться на что-нибудь.

— Зачем? — Герт хохотнул. — Я же у себя дома,могу пройти хоть с закрытыми глазами.

Но в ту же секунду на что-то налетел, выпустил мою руку,заматерился. Я старалась не попасть под его размахивающие во все стороныконечности.

— Ладно, Герт, — я примирительно вздохнула, —в другой раз проведешь меня с закрытыми глазами, а сейчас давай-ка врубимосвещение.

Герт скрипнул зубами, но все же щелкнул выключателем.

Я огляделась. Никогда раньше мне не приходилось бывать унего дома. Когда он был женат, мы встречались где-нибудь на стороне, а когданаконец-то сбросил с себя узы Гименея, наши пути как-то не пересекались.

Трехкомнатная квартира в старом доме досталась Герту отдеда. Мне приходилось бывать в таких. Невероятно высокие потолки, широкиеподоконники под узкими, как бойницы, окнами с немыслимо маленькими форточками.Смежный санузел, занимающий не самое маленькое пространство.

Комната, в которой я оказалась, представляла собой зал.Вполне современный, с самой обычной светлого дерева стенкой, заставленнойпыльными вазами, с мягкой мебелью, образующей в углу привычный уголок,журнальным столиком под торшером и старым пианино. Надо добавить к этомупузатый комод с одной треснувшей дверцей, огромный палас в абстрактных узорах,застилающий весь пол комнаты, и пучеглазые, с вывернутыми губами африканскиемаски на стенах. Пыльный кактус на подоконнике не подавал признаков жизни, акаким-то чудом попавший сюда бальзамин изрядно пожелтел и поник, но все жетянулся к свету.

Несомненно, так все было и при Ленке, чувствовалась во всемубранстве заботливая женская рука и неумолимая женская логика, которая все вещиподчиняет своему порядку.

Герт, оставив меня любоваться комнатой, скрылся где-то внедрах квартиры. Пожав плечами, я отправилась дальше. Открыв дверь, осторожнозаглянула. Здесь, вероятнее всего, была комната Ксюхи. Стены оклеенывеселенькими обоями в желтые цветочки, а сваленные в беспорядке инструменты,стеллажи с разными музыкальными примочками, грудой лежащие в углу картонныекоробки говорили о том, что хозяин решил переделать освобожденную детскую всвою music-студию.

Герт вовсю гремел на кухне тарелками и чашками, и я неторопилась составить ему компанию. Так, если в двух комнатах я уже побывала, тоэто, без всякого сомнения, спальня, в которой Герт провел немало времени сосвоей законной супругой, когда не отпивался по чужим постелям. Куда-куда, а ужсюда-то мне непременно захотелось заглянуть.

Понятно. Ленка, покидая Герта, видимо, решила не брать ссобой ни единого предмета, за исключением своих и Ксюхиных вещей. Массивнаядвуспальная кровать по-прежнему занимала добрую часть комнаты. Одежный шкафнадежно прикрывал собою угол. На подоконнике пристроился маленький телевизор«Sony», а на письменном столе грудой лежало всякое барахло.

Зато стены!.. Стены смело могли считаться шедевром кипучейдеятельности неуемного рокера. Одна с пола до потолка была оклеена плакатами«Серебряного века» в разные годы творчества, другая представляла собойкалейдоскоп фотографий отдельных личностей, вырезок и плакатов других групп.Вот в этом-то как раз можно было и не сомневаться. Герт весьма спокойноотносился к творчеству своих собратьев по микрофону и гитаре, а некоторых дажеуважал.

Я неторопливо провела пальцем по снимку любимца публикиконца восьмидесятых, солиста группы «Кино», щелкнула по носу улыбающегосяДоктора Кинчева, усмехнулась, вспомнив длинные волосы БГ, которые в подражаниеему носили в конце восьмидесятых многие студенты, балдевшие от «Аквариума». Авот и «Странные игры», еще в полном составе. И «Зоопарк» тоже. Я грустноулыбнулась Майку, еще молодому, с задорной пышной шевелюрой. Вздохнула, глядяна тревожную улыбку синеглазого рокера, такого молодого, такого талантливого итак рано от нас ушедшего. Вспомнилась потрясающе холодная зима двенадцать летназад, когда мороз ломил за тридцать, а моя подруга Анька, охрипшая от слез,принесла страшное известие. Не верилось. Хотелось уснуть и проснуться в прежнеммире. Но ничего не изменилось ни после той длинной страшной ночи, ни потом.Говорят, что время лечит любые раны. Многие ушли, а мы потихоньку продолжаемжить. Да, Герт продолжал смотреть все эти годы на фотографии своих приятелей,живых и ушедших. Наверное, в этих знакомых лицах что-то есть, если он до сихпор не может с ними расстаться.