— Почему в мастерской посторонние? — Карчинскийнаконец-то оторвался от телефона. — Костя, разберись.

Ко мне двинулся здоровенный парень, но я ловко уклонилась отнего и быстро подбежала к художнику.

— Здравствуйте, Владимир Иванович, — затараторилая, — ой, Владимир Иванович, у вас пожар произошел! Как же все этослучилось? Вы имеете какую-нибудь информацию о случившемся? У вас естьпредположения на этот счет?

Карчинский недовольно посмотрел на меня, но потом все жекакая-то мысль пришла ему в голову, и он решительно отстранил подошедшегогромилу.

— Все в порядке, Костя. Пойдемте, Леда, мне нужно свами серьезно поговорить.

Я тут же оставила свой скороговорочно-репортерский тон ипоследовала за ним. Выяснилось, что мастерская художника находится в том жедоме, что и его квартира. В свое время он просто выкупил все четыре квартиры навтором этаже. Сломав в двух соседних перегородки, сделал одну большую и разместилтам свою мастерскую. С другими двумя квартирами на площадке поступил точно также и оборудовал новообретенную площадь по стандартам евродизайна. Не скажу, чтослишком оригинально по нашим временам, напротив, так поступают очень и оченьмногие.

В квартире художника явно царствовал модерн. Изогнутыелинии, скользящие панели, подсветка причудливо искажали пространство. Обилиепластика, стекла и кожи, а также непременные цветовые сочетания с явнымпреобладанием черного и белого. Просто, строго, со вкусом. Что еще можносказать? Ничего лишнего, ничего такого, что напоминало бы обычную квартиру илибогемное логово художника. Нет, это скорее крутая хата «нового русского».Именно так их представляет обыватель, именно так их стараются представить этомусамому обывателю наши доморощенные режиссеры.

Художник махнул рукой в сторону дивана; устраивайтесь, мол,а сам быстро прошел к бару и зазвенел бутылками.

— «Rosen Lu» подойдет? — спросил он меня, неповорачивая головы.

Я кивнула, а затем добавила:

— На ваше усмотрение.

— Хорошо. — Карчинский захватил бутылку, взял двавысоких фужера и приблизился ко мне.

Со столика в дальнем углу комнаты он принес вазу с фруктами.Я вытаращила глаза, но постаралась скрыть свое удивление. Я заметила вазу,когда мы вошли в комнату, но готова была — поклясться, что в ней муляжи,настолько крупными и ярко-красными были яблоки, идеально ровными, золотистогооттенка, груши, огромные оранжевые апельсины и сверху красивая веточкабелесовато-сизого винограда. Нарочно, что ли, для художника подобрали стольидеальные экземпляры, да еще такой формы?

— Угощайтесь, — проронил он, разливая вино.

— А они настоящие? — я все же не могла удержатьсяот иронии.

— Вне всякого сомнения. — Карчинский усмехнулся:

— Попробуйте.

Я робко оторвала виноградинку и сунула себе в рот.Удивительный, какой-то медовый привкус. И сладость тоже необыкновенная. Ахудожник уже улыбался и протягивал мне фужер.

— Давайте выпьем, Леда, — говорил он своимпривычным бархатистым голосом, — за то, чтобы нас миновали любыенесчастья.

Я согласно кивнула и попробовала вино. Такое же отменное, стонким, едва заметным ароматом только что распустившихся роз. И едва ощутимыйпривкус какой-то чуть сладковатой травы, который придавал напитку особуюпикантность.

— Нравится? — спросил художник, а в глазах его ужезамерцали знакомые огоньки вожделения.

— Конечно. — Я набралась храбрости и выудила извазы огромный апельсин.

Вот уж действительно природа не пожалела красок на этотропическое чудо. Мне, по крайней мере, будет чем заняться, чтобы отвлечься отвзглядов художника. А он между тем уже достал откуда-то маленький изящныйножичек и фарфоровое блюдце.

— Хотите, помогу? — вкрадчиво предложил он.

— У меня с детства страсть чистить апельсины, — япопыталась соблазнительно улыбнуться, — даже не столько интересно есть то,что там внутри, как снимать кожуру.

— Прекрасно. — Художник выбрал яблоко и с хрустомнадкусил его. — Значит, вам нравится освобождать вещи от их оболочки? Илиодежды?

— Иногда одежда очень мешает, вы правы, — яхихикнула, — но, знаете, Владимир Иванович, меня как журналистку оченьинтересует, что здесь произошло?

— Вы же сами все видели. — Художник снованахмурился. — Какие-то подонки устроили ночью пожар в мастерской.

— Значит, — я насторожилась, — это все былоустроено? Поджог?

— Милиция считает именно так, — ответилКарчинский, потирая лоб, — да и у меня нет причины считать по-другому.

— Подождите, Владимир Иванович, — я отложилаапельсин, — это ведь очень серьезное заявление. В таком случае вы должныкого-то подозревать. И по логике вещей подозрение падает только на одногочеловека. Банкира Ивлева. Ведь он располагает достаточными средствами, чтобыорганизовать подобное, а кроме того, вполне мог устроить это из-за того, что выне захотели удовлетворить каприз его содержанки. Если называть вещи своимиименами.

— Верно, верно. — Карчинский поморщился. — Новсе не так просто, как представляется на первый взгляд. Я должен вам кое в чемпризнаться, Леда. Я ведь и не сомневаюсь, что это дело рук банкира. По сути,вроде бы я сам виноват. Согласись я тогда продать вазу, и не было бы никакихпроблем. Вы ведь так думаете?

— Да, — я кивнула, — тем более что виделавашу вазу мэбен у… одного своего приятеля.

— Понятно, — художник усмехнулся, — но ничегоудивительного в этом нет, я часто дарю и свои картины, и свои вазы. Хорошимлюдям, — добавил он, — и продаю тоже, если в этом заинтересован. Новсе не так просто, Леда, — повторил он.

Шаг за шагом художник раскрыл мне причину своего нежеланияпродать вазу. Вот уже несколько лет он сотрудничает с культурным фондом ЮжнойКореи и нередко посылает туда свои работы. Там они ценятся очень высоко.

Это мне и так было известно, я прочитала об этом в брошюрке.Но вот о чем я не знала, так это о том, что некоторое время назад Карчинский порекомендации этого самого фонда отправил несколько своих ваз мэбен вНациональный музей Кореи. Оттуда вскоре пришел ответ. Корейцы прислалиблагодарственное письмо, в котором восхищались умением русского мастераизготавливать корейские вазы, а также прислали ему и вазу мэбен. Настоящую вазумэбен XVI века, которая была изготовлена известным мастером Пак Юк Чоном вдеревушке Кыранда, ставшей впоследствии известной и прославленной именно из-засвоих ваз мэбен.

И все дело оказалось в том, что именно эта ваза такпонравилась модели. Художник отдал бы ей любую из своих собственных ваз, но сэтим произведением искусства Кореи он расставаться не собирался, тем более чтоона должна была стать центральным экспонатом на предстоящей выставке в Москве.