— Издеваетесь? — укорил он.

— Подшучиваю. А это разные вещи.

— Ладно, — мирно буркнул он. Потом сел, стащилоставшуюся кроссовку, швырнул ее в урну.

— А хотите, я вам шлепки свои дам?

— Опять шутите?

— На этот раз нет. У меня есть шлепки, то есть сланцырезиновые, такие, знаете, что на пляж носят.

— Розовые, наверное?

— Черные, с плоской подошвой.

— А размер? — он показал мне свою ногу, размерапримерно 42-го.

— У меня 39, я далеко не Золушка, так что натяните.

— Ладно, тащите.

— А вы мне что?

— Я знал, что эта женщина ничего бескорыстно неделает, — вздохнул он притворно разочарованно. — А что вам надо?

— А вы будто не знаете?

— Догадываюсь.

— Ну тогда рассказывайте, да поскорее. Чтонашли? — я обвела глазами помещение.

— Много всякой гадости.

— М…м…м. — Я задумалась, прикидывая, что он имеетввиду, произнося слово «гадость» — И какой?

— Много грязных фотографий, профессиональных и совсемнепрофессиональных, то есть любительских.

— И кто любитель?

— Вася, кто же еще.

— А где он снимал?

— Да везде. На улице под женские юбки объективомзалезал. В общественных туалетах. Он и в раздевалках снимал, и на пляже. Многофотографий, сделанных здесь, в институте.

— Как? — Ахнула я. — И кто же на них?

— Все вы.

— Все? — я застучала по своей груди. — Дажея?

— И вы.

— А меня-то он где умудрился…

— Вы сняты в раздевалке в момент примерки какой-тообновки. Кажется… гм… бюстгалтера.

— Все равно не понимаю, я же в комнате была одна.

— Это вы так думали, а Вася ведь не только по туалетамлюбил прятаться, он и в комнатах засады устраивал. В вашей, например, кромераздевалки, есть еще и кладовка, так?

— Так.

— Вот в ней он иногда и хоронился, там, между прочим, встене дырка есть, через которую он и смотрел, и вас снимал.

— Так вот кто там шуршал! — выкрикнула я,негодуя. — А мы думали — мыши.

— Не волнуйтесь, там и мыши есть, он их мышеловкой длясвоих любимцев ловит именно в вашей кладовке.

— Но откуда он узнает коды? У нас же все комнаты назамках?

— Он же электрик, значит, часто бывает в разныхкомнатах для того, чтобы лампочки поменять. Вы ему открываете, он запоминаеткод, а потом проникает уже без вас.

— Какой кошмар! — я, закрыв глаза ладонями, селана стул. — Моя фотография в стиле «ню» есть у какого-то маньяка.

— Теперь нет. — После моего недоуменного взгляда,он добавил. — Теперь она вместе с другими уликами в следственном отделе.

— Успокоили, спасибо. Это значит, что теперь на неепялится не только Васька, но и весь следственный отдел.

— Что вы, я не даю.

— Один любуетесь?

— Да я одним глазком, — не слишком убедительноуспокоил он.

— И как я вам?

— Могу вас заверить, что у вас самые роскошные формы извсех институтских дам, — горячо выпалил он.

Я зарделась, как кисейная барышня, от этого пусть и не оченьприличного, но зато искреннего комплимента. Мне было приятно его принять,потому что даже человеку с таким раздутым самомнением, как у меня, радостнополучать подтверждение своей исключительности. Но мою эйфорию неожиданнозадушила одна уж очень неприятная мысль.

— Так что же получается? Получается, что Васька оченьдаже мог попасть к нам в комнату и подбросить эту анонимку?

— Запросто. Правда, он это отрицает, как и многоедругое. Например…

— Стоп, — я предостерегающе взмахнуларукой. — Мы же с вами решили, что убийца кто-то из наших. А Васька…

— Вы знаете, что электрики имеют совсем другие пропуска,нежели вы?

— Как так другие?

— Они не оставляют их на проходной, когда входят ивыходят. Их пропуска предъявительские, то есть…

— Поняла я, поняла. Они просто их показывают вахтеру,когда проходят через вертушку, оставляя при этом у себя.

— А это значит, что в момент второго убийства, если выпомните, произошло оно во время вашей вечеринки, он вполне мог быть в здании.

— Как это?

— Очень просто, — начал сердитьсяГеркулесов. — Вы все, когда уходите, сдаете пропуска, вахтер ихраскладывает в ячейки, если какая-то ячейка пуста, он выясняет какая, сверяетсо списком работников, что лежит у него под стеклом, звонит диспетчеру идокладывает, что работник такой-то, такой-то не покинул здания, а уж диспетчерлибо находит зазевавшегося, после чего выдворяет, либо выясняет, зачем тотзадержался, и докладывает на вахту.

— Это еще зачем?

— Зачем докладывает?

— Зачем вообще все эти глупые игры в засекреченнуюправительственную организацию? Что у нас филиал КГБ что ли?

— Ах вот вы о чем.. Ну это очень просто. В застойныевремена этот НИИ и впрямь был секретным объектом, здесь какие-то отравляющиехимические соединения изобретали.

— А сейчас?

— Сейчас, как будто, перестали, но порядки осталисьпрежние.

— Ага, — удовлетворенно кивнула я, а потом до менядошло, что с этими разговорами про конспирацию, я потеряла нить беседа. —А о чем мы до этого говорили?

— О том, что электриков часто вызывают в неурочноевремя, чтобы починить, например, сигнализацию. Или проводку, или пробки какие,вылетевшие, именно по этому у них особые пропуска.

— И это доказывает, что он мог убить уборщицу в товремя, когда мы веселились? — с сомнением протянула я.

— Нет, это доказывает, что он мог убить, потому чтоучет предъявительских пропусков никто не ведет.

— Не поняла, — с сожалением призналась я.

— Тьфу ты! — разозлился Геркулесов. — Онпросто мог остаться в институте на ночь, и никто бы этого не заметил, ведьпропуск на проходную он не сдает, а если он его не сдает, значит, вахтер его нехватится…

— Все! Поняла! — торжественно воскликнула я.

— Фу, — он облегченно вздохнул и картинно вытерлоб рукавом, будто я своей тупостью его замотала до пота.

Я напряженно молчала минуты две, пока не выдала вот что:

— Но это даже косвенными уликами не назовешь, скореевашими догадками.