* * *

… Квартиру я покинула, как обычно, полвосьмого. Вышла наулицу, вдохнула полную грудь свежего утреннего воздуха и подивилась погоде.Надо же! 31 октября, а на асфальте еще ни следа снега, ни грамма слякоти, дажелистья шиповника продолжают сопротивляться порывистому ветру и проискам осени.О небе я ни говорю — оно ясное, как в июле, светлое, еще не подернутоепредзимним туманом.

Водрузив на нос солнечные очки, я навострила свои стопы всторону остановки, не забывая при этом любоваться красотами: живописноразбросанным вокруг урны мусором, перегнутыми качелями, собранными дворникамикучами листвы, оголенными стопами Коляна.

— Сосед, ты бы шел домой, а то, не ровен час, бронхитподхватишь, — предупредила я, оглядываясь на высовывающийся из-под лавкипрофиль Каляна.

— А-а-а? — профиль превратился в анфас, а на немприоткрылся и начал посверкивать один глаз.

— Дуй, говорю, домой. Простудишься.

Колян сделал усилие — приподнялся на локте, но это и все, начто его хватило.

— Подбросишь? — поинтересовался он, в изнеможенииопускаясь на покрытую инеем кочку.

— Сейчас не могу, на работу опаздываю, —извинилась я. — Но чтобы тебе не было так скучно, вот тебе, — япротянула Коляну конфетку.

— Эту отраву я не употребляю, — скривился он,отмахиваясь от гостинца. — Сахар — это белый яд.

— А водка?

— А водка — пиницея от всех болезней.

— Панацея, Колян, панацея.

— Один фик, — отмахнулся мой всезнающий сосед ипочесал одну костлявую ногу об другую. — А еще водка хороший антибеп…деп…депирсант.

— Депрессант, — зачем-то поправила я.

— Ну а я что говорю! Просто отличный диперсант. Сам какжахну, диперсию как рукой…

— Ты где этого набрался?

— На лекции вчера был, — гордо ответил Колян ипостарался лечь посолиднее, как и подобает ученому человеку.

— За каким бесом тебя туда понесло?

— Там доктор каждому, кто до конца лекции досидит посто грамм наливал.

— Понятно, — хмыкнула я. Уж я-то знаю, как Колянлюбит продавать за водку свое внимание, свой голос (если грядут выборы), свойнекачественный труд.

— Че те понятно? Я, можа, девушку туда водил. Свиданиеу меня было назначено, а водка она так, дело десятое.

— Вот я и говорю — понятно. Я ж тебя, шалуна,знаю, — подмигнула я Коляну, решив потешить его самолюбие, ведь как некрути, а он мужик, а мужик, как известно, до страсти любит, когда его обзываютбабником.

— Я такой, — горделиво изрек он. — У-хх!

Согласно закивав, я сделала несколько шагов задним ходом.Все ж, как не было приятно беседовать, а на работу идти надо. Колян еще что-тобормотал, когда я достигла милого сердцу «Запорожца», это означало, что дозаветной арки оставалось совсем чуть-чуть.

— Леленчик, я ж тебе не сказал…

— Про то, что водка излечивает СПИД и рак?

— Че? А! Не. Про это не знаю, доктор про это ниче неговорил. Я вот че… к те мужик тут приходил.

— Какой еще мужик? — прокричала я, уже отойдя напорядочное расстояние от подъезда.

— Не знаю, какой. Обычный. Где ты живешь, спрашивал.

— А ты?

— Сказал. Квартира говорю такая-то, тока, горю, ща неходи, там нету никого. Леленчик, горю, не пришла, а маманя ейная с бабкой всанаторий укатили на две недели.

— Выложил, значит, всю подноготную…

— Не-е. Не всю, — Вован позевнул, сверкнувклыком. — Он еще что-то хотел спросить, да я отрубился.

— Что ж ты так? Вдруг это мужчина мое мечты!

— Да не… вряд ли! Он знаешь какой? Ну…ну…

Времени на то, чтобы Колян сформулировал и выдал свою мысль,у меня не было — я услышала, как вдали загрохотал трамвай, поэтому я нетерпеливомахнула на него рукой и с криком: «вечером расскажешь» ломанулась к остановке.

Надо сказать, что я успела, правда, успела в последниймомент. Стоило мне поставить обе ноги на подножку, как дверь захлопнулась.

Вот и веди после этого неспешные беседы с соседями.

Уже разместившись на узком кресле и придя немного в себя, язаинтересованно подумала, кто же это мог про меня спрашивать. Тем болеелюбопытствовать, где я живу. Уж не Геркулесов ли? А, может, Зорин, решил такимобразом вычислить, в какой квартире проживает Сонька, он, вроде бы, знал, чтоее «покои» располагаются прямиком над моими.

Нет, все же приятнее думать, что это Геркулесов. Да, гораздоприятнее!

Когда я вошла в институтское фойе, меня ждал сюрприз. Тольковы, бога ради, не пугайтесь! На этот раз не было никакого трупа, дажепривычного омоновца не было, зато в проходной толпилась улыбчивая компашка моихколлег, с радостной Марусей на переднем фланге.

— Вы чего тут тусуетесь? — растерялась я, причем,даже испугаться не успела, хотя столь непривычно раннее их появление на рабочемместе могло сулить какие угодно беды.

— Тебя ждем, — сообщил Зорин, вынырнув из-за плечаЛевы Блохина, умудрившегося как-то затесаться в компанию работниковвычислительного центра.

Тут уж я испугалась. И было чему! Мало того, на работуприперлись ни свет ни заря, так еще и по кабинетам растекаться не хотят,променяв утренний чай на ожидание столь недостойной их внимания фигуры, как я.

— Убили что ли кого? — охнула я.

— Нет, — возопил Зорин. — Родили!

— Кто? И кого?

— Твоя мама, тебя!

— Когда? — продолжала тормозить я.

— Сегодня, когда же еще? Лель, ты че, забыла, когда утебя день рождения? — вытаращилась на меня Маруся.

Тьфу ты! А ведь и впрямь забыла! С этими убийствами и не тозабудешь.

— И сколько мне?

— 26, — совсем не по-джентльменски напомнил мнеЗорин.

— Так много?

— Если хочешь, то 18, — сжалился надо мной Кузин.

— Да ладно, 26, так 26. Зачем при нашей красоте годысчитать!

— Вот именно, — ввернул Блохин и как-то оченьнежно на меня посмотрел. Уж не втрескался ли в свою спасительницу наш«трусливый лев»? Не дай бог, конечно — мне такие поклонники даром не нужны.

— И мы тебя поздравляем! — отрапортовала Маринка,просунув голову между локтями двух гигантов: Зорина и Блохина.

— И дарим… — Маруся еще шире растянула свойджулияробертсовсий рот и вытолкнула на передний план Княжну. — Вот!

— В пожизненное пользование или как?