В кармане Когана завибрировал телефон. Вета отстранилась, давая Таму возможность тот вынуть. Что-то ответила на Дунин очередной вопрос и удивленно уставилась на Тамерлана, который со всех ног рванул вверх по улице.

– Ты куда?

– Юль Санна позвонила! У них беда с Виктором Степановичем…

Дуня прижала ладонь к животу в защитном жесте. Вета бросила ей:

– Ты тут стой. Мы разберёмся, – и помчалась за Коганом на случай, если тому понадобится помощь ещё одного врача. Бежать далеко не пришлось: Виктор Степанович лежал посреди газона, в двух шагах от бани. Там уже был возле него. Сидел на коленях, одной рукой пытаясь нащупать пульс, другой – потроша принесённые кем-то лекарства.

– Чем мне тебе помочь? – пропыхтела Вета, опускаясь рядом на колени. – Юля, вы скорую вызвали?! – обернулась, выхватывая из общей картины особенно яркие фрагменты – жмущихся друг к другу детей, белого, как смерть, Романа, и Юльку, что вцепилась в него, не давая бросится к отцу, чтобы не мешать врачам.

– Да! Они уже едут. Господи, всё же наладилось более-менее. Все было хорошо – всхлипнула Юлька.

– Детей уведите! Ну, что ты стоишь?!

Юль Санна отпустила Быкова и бросилась к детям:

– Тётя Вета права. Вам лучше вернуться в дом. Слышишь, Кира! Присмотри за младшими… Давайте-давайте…

Вета даже представлять не хотела, что те сейчас чувствуют. Что чувствует Бык, наверняка поверивший, что худшее осталось позади, ведь его отца даже выписали! И Юлька, которая вокруг всех них бегала наседкой.

– Здесь без сердечно-лёгочной никак. Вета, справишься? – рыкнул Там, уже приступив к делу. Вета кивнула, без промедлений включаясь в работу. Первым делом ей следовало запрокинуть голову и приподнять подбородок мужчины, а потом зажать нос, чтобы Коган мог приступить к искусственному дыханию. Ничего… И снова тридцать ритмичных нажатий на грудину. И снова рот в рот…

Вета понимала, что поздно. Каким-то шестым чувством понимала, но пока Тамерлан боролся, она не могла озвучить, что все его усилия напрасны. Он так старался, что пот катился по его лицу и спине, пропитывая насквозь голубую футболку. Минут через пятнадцать послышалась сирена «скорой». Ещё через пару минут Тамерлана оттеснили.

– Сколько вы уже его так?

– Не знаю, – пробормотал тот. – Минут…

– Пятнадцать, – подсказала Вета.

– Его уже не завести. Вы сделали всё, что могли. Крепитесь.

Коган резко кивнул. Отвернулся и пошёл куда глаза глядят. Прежде чем рвануть за ним, Вета оглянулась на Быковых. Обезумевший от горя Роман покачивался из стороны в сторону вместе с обнимающей его за крепкую бычью шею Юлькой, и как будто ничего другого не замечал. Вряд ли прямо сейчас ему нужно было чьё-то сочувствие. Вот и Дуня застыла в нерешительности, не совсем понимая, стоит ли ей вмешиваться, когда боль друзей настолько остра.

– Думаю, им нужно дать некоторое время, – шепнула Вета и пошла всё-таки за Тамерланом. Тот стоял, свесив голову, опираясь одной рукой на забор.

– Кеш… Ты как, милый?

Коган моргнул, будто забыв, что не один.

– Нормально.

– Вот и хорошо. Не вздумай себя винить. Ты сделал всё, что мог.

– Но этого оказалось недостаточно.

– Мы всего лишь врачи, а не боги.

Коган в очередной раз кивнул. Уткнулся подозрительно мокрым носом ей в шею. Привыкшая видеть его каким угодно, но только не таким раздавленным, Вета не на шутку испугалась. Уж лучше бы он язвил и злился.

У Быковых они пробыли ещё где-то с полчаса. После Виктора Степановича забрали в морг, Бык поехал следом разбираться с формальностями, а Юль Санна осталась дома, дожидаясь свекровь, которая как раз пошла на воскресную службу в церковь и ещё знать не знала о настигшем их семью горе. Впрочем, новости распространялись быстро. Когда Вета с Коганом собрались уезжать, другие их друзья, наоборот, только стали съезжаться, чтобы поддержать Быковых.

Следующие дни, аж до похорон, были наполнены тихой грустью. Даже их никогда не умолкающий чат молчал. Единственное сообщение, которое там появилось, информировало о дате и времени церемонии прощания. Проходило оно в старом доме, в котором Романка вырос, и где до сих пор жили его родители. С этим местом у каждого из них была связано куча самых разных воспоминаний. Здесь начиналась история Юльки и Романа, миллиардеров теперь, а в прошлом – двух испуганных подростков, вынужденно вступающих во взрослую жизнь. Жили они в крохотном флигеле, к которому вела выложенная плиткой дорожка, под аркой, увитой сплошь виноградом. И они приходили сюда с друзьями… Сколько с тех пор утекло воды – даже не верилось.

Это был очень долгий и тяжёлый день. День похорон. Но было в нём и кое-что светлое. Например, то, как Роман держался Юльки. Стоило ему потерять её из виду, как он начинал вертеть головой по сторонам. И тихонько спрашивать у того, кто был рядом: «А вы моей Юли не видели?». Он как будто вообще без неё не мог. Разве это не было добрым знаком?

– Жаль. Шестьдесят четыре года всего. Ему бы ещё жить да жить, – заметила Сара Измайловна, которая тоже пришла на похороны. Их компашка так крепко дружила со времён школы, что родителям ничего другого не оставалось, как тоже наладить контакт.

– Действительно жаль, что нас покидают такие светлые люди.

– По крайней мере, он ушёл успокоенный и счастливый.

– Почему вы так думаете? – спросила Вета, чтобы поддержать беседу.

– Потому что его единственный сын устроен. У него всё хорошо. Дом – полная чаша, трое замечательных деток. Чего ещё желать на старости лет?

Вета оставила стакан с компотом. Она не знала, было ли у этих слов двойное дно, или Сара Измайловна просто ляпнула, не подумав, что своими словами проворачивает в её груди нож.

– Лично я себе так сказала: дождусь внуков, понянчу немного – и можно помирать. У вас, кстати, как успехи на этом фронте?

Конечно, Вета могла сказать, что это не её собачье дело. Но ведь она понимала, что движет этой женщиной! И даже более того, разделяла в какой-то мере её опасения и страхи.

– На этом фронте идут бои. Мы стараемся, Сара Измайловна.

– Ты же понимаешь, что если ничего не получится, лучше тебе оставить Кешу в покое?

В носу защипало. Вета зажмурилась до звёзд перед глазами, чтобы не заплакать, хотя вряд ли бы её слёзы на поминках могли кого-то смутить.

– А я его не держу.

– О, держишь! Крепко держишь. Кешка, дуралей, ещё в школе вбил себе в башку, что в тебя влюблён. Он себе всю юность этой любовью испоганил, всю молодость. Так не дай же ему испоганить себе зрелость и старость. Нет ничего хуже старости в одиночестве. Ты уж мне поверь.

Прямо сейчас Вета многое бы отдала, чтобы вернуться к себе прежней, дерзкой. Той Вете Санадаловой, которой палец в рот не клади. К той Вете Сандаловой, которая кого угодно переговорит и заткнёт, если это потребуется. Жаль, от той старой версии ничего не осталась. В любви Когана переплавились все её маски… Чуть не плача, Виолтетта спросила: