– Помолись у Стены плача. Попроси мне внука!

– Попрошу… – всхлипнула Вета.

Как так вышло, что он об этом забыла, – Вета так и не поняла. Вероятно, на неё так подействовало их путешествие, атмосфера, которую она прочувствовала, кажется, каждой клеткой своей души, святость мест, по которым без всякого гида её водил Там, их история и что-то ещё, возможно – чувство необъяснимого с ним единства, абсолютной какой-то правильности и нераздельности, не дающим сомнениям шанса. В общем, что-то из этого списка точно… Или то, что Коган банально забыл проводить её к той части, где женщинам позволялось молиться, а она сама не попросила… У Стены плача Вета вообще забыла обо всех своих планах, наблюдая за Коганом, который будучи абсолютно в своей стихии, говорил со Всевышним.

Они потом много ещё где были. Ели вкусно, от пуза. Смотрели закаты… И плескались в солёном, выедающем глаза море, как парочка пенсионеров. Но сильней всего и всего ярче в её памяти отпечаталась та сцена у Стены плача. И всё то, что она почувствовала, стоя там. Каким-то совершенно невероятным откровением.

Домой Тамерлан с Ветой вернулись аж через три недели. И ведь ничего катастрофического за это время не произошло. Его роддом не рухнул, в её клинике тоже всё было хорошо. В горах выпал ранний снег, и туристы повалили со всех концов страны, наполняя клинику пациентами, а её карманы – какими-никакими деньгами. А тут ещё стройка! Дел – невпроворот. И так это всё их закружило, что ни на что другое не осталось ни времени, ни сил. Да и желания особенного не осталось в побеге за мечтой упускать то счастье, что им двоим уже было отмерено.

Так что осознание истины пришло на удивление буднично. Вета с Тамом бродили по супермаркету, делая еженедельные закупки, когда внимание Веты привлекла кричащая вывеска, сообщающая о скидках на тампоны. Она машинально потянулась к упаковке и даже бросила её в тележку, когда поняла, что…

– У меня сто лет не было месячных!

– А? – В этот самый момент Тамерлан изучал сроки годности на упаковке с шампунем. Да-да, он был таким маньяком, что проверял их даже на шампуне.

– Я говорю, у меня сто лет не было месячных, – повторила Вета уже гораздо тише, чем в первый раз, и стала медленно-медленно оседать. – Там! У меня сто лет не было месячных…

– Ага. А я всё думаю, когда ты заметишь.

Она не упала. Он помог ей усесться на самую нижнюю полку, ту, где обычно располагали самый дешёвый товар. И присел с ней рядышком. Так они и сидели между прокладок и тампонов, она – не в силах поверить в то, что, может быть, – только может быть! – всё у них получилось. А он – вероятно подыгрывая ей.

– А что, если это не то?

– Не то? А что тогда?

– Ну, я не знаю! Мало ли…

– У тебя нет месячных третий месяц. Твоя грудь прибавила по меньшей мере размер, а вчера вечером ты приговорила банку оливок и, будто бы этого мало, бахнула ещё и рассол.

– Там…

– М-м-м?

– Мы же можем… Мы можем поехать в больницу, правда? Ты можешь всё посмотреть, сделать… УЗИ, я не знаю, взять какие-то анализы? Ты же можешь сам сделать анализ, если лаборатория не работает? Ты умеешь?

– Не знаю, зачем доходить до маразма. Если тебе так хочется удостовериться в том, что ты беременна, – УЗИ более чем достаточно.

Коган рассуждал так… невозмутимо! Так спокойно, что Вете хотелось его треснуть. Но вместо этого она вскочила, схватила его за руку и потащила прочь, забыв о загруженной под завязку едой тележке.

А потом ещё много чего было. И радости, и новых, теперь уж связанных с беременностью страхов, выраженных в дурацком требовании никому о её беременности не говорить, ничего заранее для ребёнка не покупать, и так далее. И слёз… Коган мог утверждать что угодно, но Вета знала, что он рыдал, как ребёнок, когда впервые услышал, как бьётся сердечко их сына. Когда она в открытую ревела, лёжа на кушетке, а он ушёл в подсобку под каким-то надуманным предлогом. И смеха… Потому что месяца с шестого её беременность было уже не скрыть. А Ветка, перепуганная дурочка, всё равно отпиралась и говорила, мол, нет-нет, это я поправилась. Вот так неравномерно, надо же. И друзья, понимая, что ею движет, всеми силами этому подыгрывали. А потом смеялись между собой, шутили. Мол, у Сандаловой какой-то новый синдром, нуждающийся в пристальном внимании диетологов.

Ну, а как она рожала – это ж вообще история, достойная пера! Процесс был долгим, схватки то начинались, то затухали, и так больше суток. Измучились все. Особенно будущий отец, у которого накануне было очень сложное дежурство и совершенно не удалось поспать. В итоге всё закончилось тем, что к самому ответственному моменту он задрых в родзале.

– Что делать будем, Сара Измайловна? Будить? – усмехнулась акушерка. – Тут головка уже. Погоди-погоди, Вет, тужится ещё рано.

– Пусть спит, правда, доченька? Мы сами справимся.

Вета, которой было уже совсем не до этого, резко кивнула. И содрогнулась всем телом, застонала. Впрочем, её стон утонул в храпе Когана и последующим за этим смехом акушерки и свекрови. А потом ещё было много-много звуков… Но самый важный один – плачь её первенца, её сына.

– А? Что? Уже началось?! – вскочил Коган.

– Смотря о чём речь, сынок. Если о родах – все благополучно закончилось. А если о жизни в целом… – Сара Измайловна стряхнула слёзы, – … да, всё только начинается.