Ни папа, ни мама не питали иллюзий по поводу Армана, но, похоже, она должна была сама пройти этот путь и извлечь из него свои уроки, и как бы ни хотелось им облегчить ее маршрут, сделав его максимально комфортным и безопасным, они видели, что мало что могут. Сабина была уже взрослым, сформировавшимся человеком со своими представлениями о мире, поэтому все, что им оставалось, – помогать ей советом или делом, хотя даже первый пункт этого и без того короткого списка был под вопросом: Сабина, как и большинство ее сверстников, не спешила слушать родительские советы или, тем более, следовать им. Ей казалось, что она и сама неплохо разбирается в людях и способна навести порядок в собственной жизни и душе.

И все же родители надеялись на ее благоразумие и уповали на Провидение, которое (дай-то бог!) убережет их дитя от опрометчивых поступков, горьких разочарований и жестоких ударов судьбы.

* * *

Вечером накануне отъезда Сабина, устав от лихорадочных сборов и суеты, решительно захлопнула крышку битком набитого чемодана. Поиски ответа на извечный женский вопрос из серии «брать или не брать» (скажем, еще одну теплую кофту или безусловно необходимую восьмую пару туфель) чертовски ей надоели, и она хотела скоротать время до отлета как можно более приятным способом, поэтому последние неуложенные вещи она побросала на кровать, посчитав, что успеет запихать их в сумку ночью, и направилась на кухню ставить чайник.

С самого утра они с мамой занимались упаковкой багажа, а папа слонялся по дому из угла в угол, судорожно покашливая и путаясь у них под ногами. Сабина понимала, что ему сейчас тяжелее всех, ведь у нее и у мамы было столько дел, что им просто некогда было грустить, а вот у папы образовалось достаточно свободного времени, чтобы начать переживать из-за ее отъезда. Хотя и Сабина боролась с подступавшими к горлу слезами, думая о том, как родители будут здесь без нее. Кто будет помогать маме мыть посуду, готовить ужин и делать уборку в квартире? А кто будет искать вечно пропадающие папины тапочки, бумажник или очки? Кто будет обсуждать с ним вечерние новости и спорить о художественной ценности недавно прочитанной книги?

Сабина знала, что мама в ее отсутствие будет безумно волноваться и скучать, но, как человек практического склада, к тому же постоянно занятый если не работой, то домашними делами, все-таки перенесет разлуку чуть легче, а вот Амиру Каримовичу, для которого Сабина всегда была не просто дочерью, а, скорее, единомышленником и другом, будет тяжело. Да и ей будет не хватать их посиделок за чашкой чая, ироничных пикировок и острот (особенно в адрес мамы, которая почему-то никогда не понимала их юмора). Ведь именно с папой Сабина была близка с самого детства, когда они, как заправские заговорщики, скрывали от мамы, дабы не тревожить понапрасну ее покой и хрупкую нервную систему, свои маленькие, но опасные секреты. Только папе могла доверить Сабина тайну об очередном уделанном пластилином платье или полученной «незаслуженно» двойке за поведение, и только дочери мог рассказать папа о третьей за неделю забытой на плите сковородке или разбитой «любимой» маминой чашке. Именно папа был самым умным и эрудированным человеком из всех, кого ей доводилось встречать, и она не мыслила себя без его поддержки в любой ситуации, начиная с изготовления школьного плаката или решения сложной задачи по алгебре, заканчивая полезным советом при написании курсовой или консультацией на тему влияния творчества прерафаэлитов на формирование женского образа в искусстве. Кроме того, в ее глазах он был самым привлекательным внешне (с некоторых пор, разумеется, деля пальму первенства с Арманом), и она обожала выходить куда-нибудь с папой, ведь этот видный мужчина с задумчивым взглядом миндалевидных темных глаз и благородной сединой, поблескивавшей в иссиня-черных некогда волосах, притягивал взгляды не только женщин постарше, но и молоденьких девушек, на которых Сабина снисходительно взирала с высоты своего положения «папиной дочки». Отец был для нее воплощением мужественности, великодушия и доброты, и она с грустью осознавала, как несладко придется ей на чужбине без папиной светлой улыбки и всепонимающих, всепрощающих глаз.

Однако выбор – уехать или остаться – был сделан, и она изо всех сил старалась не унывать. Весь ее скромный студенческий багаж уместился в три увесистых чемодана, самолет на Амстердам вылетал в три утра, и смысла ложиться спать не было никакого, поэтому ей отчаянно захотелось посидеть с папой и мамой за чашкой чая на их маленькой кухне и поболтать по душам.

Она разлила чай и позвала родителей, и теперь они, тихие и подавленные, молча сидели за столом, почти не прикасаясь к чашкам. Сердце Сабины рвалось на части: впервые она уезжала из дома одна, тем более так надолго, и докучливые слезы вновь и вновь наворачивались на глаза. Она стойко держала себя в руках, зная, что, если начнет реветь она, за ней обязательно последует мама, а после и папа уронит скупую мужскую слезу, и их чаепитие превратится в траурное застолье, оплакивающее ее безвременно загубленную Лондоном жизнь. Поэтому она решила отвлечь от тяжелых раздумий и себя и родителей и, покопавшись в своей уже плохо соображающей к вечеру голове, извлекла оттуда первую попавшуюся мысль, которую не замедлила озвучить:

– Слушайте, у вас же через неделю годовщина свадьбы! Будете отмечать?

Папа, не глядя на нее, пожал плечами, мама по-прежнему не произносила ни слова, но Сабина не сдавалась:

– А сколько лет в этом году? Двадцать два? Это какая свадьба?

– Не знаю, кажется, бронзовая, – папа явно не понимал, зачем ей приспичило это обсуждать, но хоть как-то откликался.

– Обалдеть, двадцать два года! Так у вас скоро и серебряная будет!

– Если доживем, – папа усмехнулся и снова замолчал.

– Ну, здрасьте! Конечно доживете, вы же у меня еще молодые. Я, кстати, когда фото для анкеты искала, наткнулась на ваш свадебный альбом. Мне показалось или папа там просто пузырился от гордости?

На сей раз Амир Каримович все-таки поднял глаза и воззрился на дочь, недоумевая, зачем она задает этот, мягко говоря, несвоевременный вопрос, но Сабина, ответив папе открытым взглядом серо-голубых глаз, кивнула головой в мамину сторону. Папа, следуя за направлением ее взгляда, всмотрелся в лицо супруги, которое с каждой минутой принимало все более трагическое выражение.

Похоже, до Елены Александровны только теперь, когда все хлопоты, связанные с отъездом, остались позади, стал доходить весь ужас происходящего: ее единственная