Забродов проснулся поздно и сразу же почувствовал, как ломит спину. Все-таки не в его возрасте бегать от ментов по крышам многоэтажек, раньше бы и по канату легко спустился, хоть с небоскреба, а теперь силы не те, да и рассудительности прибавилось. Если в экстремальных случаях начинаешь много рассуждать – пиши пропало, сработает инстинкт самосохранения, и тогда пугаешься и подстраховываешься, и уж точно в таком случае ничего хорошего ждать не приходится. А когда не раздумываешь и действуешь наверняка, то вытворяешь такие чудеса, что потом сам себе удивляешься. После пробуждения Забродов еще долго валялся в постели, не находя сил подняться. Когда же решил подняться, выяснилось, что разогнуться, мягко говоря, трудно, что привело Иллариона в некоторое замешательство, учитывая тот факт, что предстояла важная встреча с Сорокиным. Вдобавок Забродов вспомнил, что его машина до сих пор находится на Джанкойской. Остается ловить бомбилу, потому как такси не дождешься, а в общественном транспорте сердобольные граждане так надавят и нажмут, что там и сляжешь со своей спиной. Третья же мысль добила Забродова окончательно.

«Интересно, что там думает дочь Тихого по поводу всего этого? Женщины – существа ненадежные, – с тревогой думал Забродов. – Никогда не знаешь, что они могут выкинуть. Сегодня она тебя расцеловывает, готовит, стирает, а завтра ляпни что не так – скалкой зубы повыбивает или сковородой запустит так, что голова звенеть будет. Шутки шутками, а не смешно, потому что во всех этих народных историях есть правда. Дыма без огня, как известно, не бывает. Так что она может выкинуть? Не может быть, чтобы все СМИ не раструбили о произошедшем. Можно состряпать целый мистический сюжет. Скажут, что в квартире покойника произошло очередное убийство, опустят некоторые детали и ляпнут, будто бы покойник мстит за свою смерть. И пошло-поехало. Начнут журналюги копать, и будет очередная тема для обсуждения».

Илларион все же заставил себя подняться, потому что не дело ему, бывшему вояке, валяться в постели, как раскисшая барышня. Подъем с кровати дорогого стоил Иллариону. Как кирпичом по спине отрикошетило, он даже перекосился, как девяностолетний дед, и пошел искать лекарства, которые вроде бы где-то должны были быть, но, где именно, Забродов не знал, потому что не привык ими пользоваться. Однако теперь был как раз тот случай, когда без мази не обойтись, иначе точно пора записываться в пенсионеры и ковылять в поликлинику. «Совсем грустно, – подумал Илларион, копаясь в картонной коробке из-под обуви, где привык хранить лекарства. – Никакой мази и в помине нет. Это что выходит, меня впервые так прихватило? Только аскорбинка есть, от головы, живота, несколько шприцев, бинт, йод. А от спины нет, как назло. Вот непруха, Забродов. Тебе с Сорокиным встречаться, а ты разваливаешься на запчасти».

Забродов не привык хандрить, но тут растерялся. Бывают же в жизни такие досадные случайности, когда он мог вчера стать трупом, чудом спасся от ментов, а спину застудил. Илларион, осознавая, насколько бесполезно тратить время на подобные размышления, все равно думал о том, где его могло так просквозить. Надев брюки и набросив на плечи рубашку, он щелкнул пультом от телевизора. Там как раз рассуждали о том, что могло произойти вчера в квартире на Джанкойской, в которой ранее проживал гражданин Тихий со своей семьей, и с какой целью там мог очутиться тридцатитрехлетний, ранее судимый гражданин Елунов, больше известный по кличке Карась. Дальше ретивые граждане, как и не сомневался Илларион, делились своим мнением о происшедшем и твердили в один голос, что там кто-то был и преступник убежал наверх.

«Ну ничего, – успокоился Забродов, досмотрев сюжет до конца. – Судя по всему, было так темно, что никто из этих граждан не запомнил моей внешности. А еще твердят, что темнота – друг молодежи. По факту убийства возбуждено уголовное дело. Пусть возбуждают и строят свои версии, это уже прерогатива собратьев Сорокина, а мое дело – позавтракать».

Забродов задумчиво глядел в окно, дав себе несколько минут для полного пробуждения. Весь двор был засыпан снегом, и создавалось такое впечатление, что все сидят по своим домам, будто бы сегодня Новый год. Илларион долго бы стоял в состоянии вялой задумчивости, но увидел знакомую машину, въезжавшую во двор.

«Наверное, так парковаться умеют только женщины, – подумал Забродов, не без смеха наблюдая, как упорствует Катя, пытаясь поставить машину параллельно бордюру, давая то передний, то задний ход. – Кстати, иногда нет ничего зазорного в том, чтобы обратиться за помощью к женщине. Или ты готов ходить согбенным, как старец, но зато оставаться гордым?» Илларион решил созорничать, как мальчишка, и, распахнув окно, ловким движением руки сгреб снег и слепил увесистый снежок. Забродов мысленно поторапливал Катю и сердился, что она никак не выходит из машины. Когда же она, держась одной рукой за приоткрытую дверцу, с озабоченным выражением лица оглядывала каблук левого сапога, Илларион изловчился и метнул снежок, который угодил точно в цель, так как Катя в следующий момент испуганно дернулась и принялась озираться по сторонам. Забродов заливисто хохотнул. Быстро слепил новый снежок и снова метнул в Катю. На этот раз она сообразила и, подняв голову, наградила его нелестным высказыванием:

– Дурак ты, Илларион! Я же могла упасть! Ты напугал меня!

– Неужели ты разучилась играть в снежки? Или у тебя с этой игрой связаны неприятные воспоминания?

– Кажется, кто-то учил меня не стоять в одном халате на улице, – с насмешкой начала Катя. – А сейчас минусовая температура. А ты стоишь в распахнутой рубашке, с болтающимся ремнем и расстегнутой ширинкой.

Забродов смутился так, как никогда не смущался в своей жизни, разве что однажды он попал в более неловкое положение, забыв закрыть дверь в свою квартиру, и принял вошедшего Федорова за лазутчика, едва не применив к нему болевой прием, способный лишить трудоспособности на несколько недель, а то и месяцев.

Илларион отошел от окна и только принялся застегивать брюки, как тут же на кухню влетел снежок, слишком увесистый для того, чтобы его могла слепить женщина. «Вот тебе и на, Забродов, – с растерянностью подумал Илларион, отряхиваясь от снега. – Какие женщины пошли!»

Он осторожно выглянул в окно, и следующий снежок угодил в настенные часы, да так метко, что те рухнули и послышался звон разбитого стекла. «Душманы так метко не стреляют», – заметил про себя Забродов. Показываться в оконном проеме в третий раз он не решился.

– Я сдаюсь! – крикнул