граждане, вызвали милицию. «Среди ментов вроде конкурс какой-то проходит, – подумал Илларион, – приехать как можно раньше. Так что надо мне поскорей сваливать отсюда, желательно через крышу. Жаль только, что квартиру не осмотрел. Но выбирать не приходится».

Быстрыми движениями Илларион обыскал покойного и в одном из карманов болоньевой куртки обнаружил мобильник. «Это не мародерство, Забродов, – сказал себе Илларион, – а чистой воды необходимость. Та ниточка, за которую можно и клубок распутать».

Забродов нацепил на ноги ботинки, выглянул в глазок и, не обнаружив никого на лестничной площадке, вышел и закрыл за собой дверь. Можно было не огорчаться, кое-какие результаты есть. Пусть вышло все как-то грязно и буднично, но ничего не поделаешь, Илларион попадал в переплеты и похлеще. Снизу он уже слышал топот и не сомневался, что шли по его душу. Все доказательства были при нем. Так сказать, раскрытая мокруха по горячим следам. Лучшего подарка для любого следователя, только вышедшего из стен университета, и не пожелаешь! Лучшего практического задания и не выдумаешь! Квартира с трупом, а рядом – Забродов со стволом, перепачканным кровью.

Илларион метнулся по лестнице вверх, на ходу спрятав ствол за пояс, а перчатки сунув в карман. Будет занятие на завтра – кровищу отмывать. Теперь ему было плевать, видят ли его. Три этажа вверх – и он на чердаке; если закрыто, придется взламывать, других вариантов не остается. Если он ментов перестреляет, то по полной программе дадут, тут и Федоров не поможет, и его славное боевое прошлое, а сдаваться Забродов не привык, да и обидно будет сидеть в ментовке, когда в руках имеется мобильник киллера. Это настоящий клад.

К счастью, выход на чердак был открыт, и Илларион благополучно выбрался на крышу, поискал глазами и увидел неподалеку протянутый кабель белого цвета. «Извините, господа компьютерщики. Обстоятельства вынуждают, – мысленно попросив извинения у неизвестных любителей виртуальных просторов, Забродов достал из кармана ножик с выкидным лезвием. Нож он всегда носил с собой, очень полезная штука, между прочим, особенно тогда, когда знаешь, как с ней обращаться. Вот и нож сейчас пригодился. Илларион ловко отрезал приличный кусок кабеля с метр длиной и завязал узел, где должен был быть навесной замок, да так, что только разрежешь, а не распутаешь. Затем спрятал нож и побежал по крыше, чтобы выйти через подъезд-два незамеченным.

На одной двери был навесной замок, и Забродову в какой-то момент стало не по себе: а если и на остальных дверях навесные замки, то что прикажете делать? Как вниз спускаться? Или оставаться куковать здесь, пока менты не прибегут и не возьмут его чистеньким? Но последняя дверь оказалась открытой. Забродов заставил себя остановиться и отдышаться, чтобы зайти на чердак как спокойный гражданин, думающий о своих повседневных проблемах, а не о том, как смыться с места преступления. Единственное, что расстраивало Забродова, – это то, что машину придется оставить, потому что светиться там ему нет никакого резона. Неизвестно, может, кто-нибудь из жильцов его узнает в лицо, и ему доведется очутиться в шкуре подозреваемого, потому что Сорокин не давал согласия на его эксперименты и на водворение справедливости тем более, а значит, не станет и отмазывать.

Забродов спокойно спускался по лестнице, предпочтя отказаться от лифта, который был для него сейчас опасной роскошью. По лестнице все-таки надежнее было, в случае чего был простор для маневра, а что в лифте? Зажмут, как крысу, и будет стоять под прицелом, пока у какого-нибудь особенно впечатлительного мента не дрогнет рука. Сколько таких случаев было, когда нервы не выдерживают и стреляют в безоружных пленных. Может, за ним уже и хвост есть, но на всякий случай он за собой выход на чердак узлом из кабеля перевязал. «Куда уж ментам развязать с первого раза! – усмехнулся Илларион. – А ножиков они с собой не носят, силенок не хватит у салажат. ГРУ веников не вяжет». Забродов, сохраняя поразительное хладнокровие, доставшееся ему в качестве профессионального наследства, спустился на первый этаж прогулочным шагом. В двухстах метрах стояла машина скорой помощи и толпились зеваки. «Оперативно, – подумал Забродов и, сунув мерзшие руки в карманы, неторопливо зашагал в противоположную сторону. – Странно, меня только что собирались убить, и я убил, хотя не собирался этого делать, а такое ощущение, как на боевом задании. Может, рано было на пенсию уходить?» Но на этот вопрос Илларион так и не нашел вразумительного ответа, несмотря на то что задавал его себе тысячи раз и было достаточно времени все обдумать и передумать.

* * *

Сорокин безвылазно сидел в своем кабинете вот уже третий час. Были кое-какие дела, но опытный полковник позволил себе передохнуть, предчувствуя, что скоро начнется заваруха, в которой он, Сорокин, будет одним из главных действующих лиц. Спектакль будет происходить на фоне тюремных декораций, в разговорах с колоритными персонажами, каждый из которых имеет впечатляющую историю криминальных приключений или готовится с честью войти в когорту наиболее опасных преступников. Раньше, когда еще только учился на следователя, Сорокин создал образ эдакого борца за справедливость, стража законности и защитника поверженных и обездоленных, представителя государственной силы с широчайшими полномочиями, которые на поверку оказывались формальными, если начальник или прокурор отчего-то начинали давать задний ход. Так вот, Сорокин вообразил, что как закончит университет и начнет карьеру следователя, так с его легкой руки самые главные злодеи Москвы окажутся за решеткой и он будет ревностно блюсти интересы службы. Но все вышло совсем по-другому. Начав работать, он столкнулся с суровыми реалиями, где его, молодого стажера, так загрузили работой, что он не успевал разгребать дела. Сроки поджимали, начальник к себе дергает: доложи, Сорокин, как результаты. И кричал начальник на Сорокина так, что тот, помрачневший, долго курил сигареты в своем кабинете, чтобы хоть как-то прийти в себя. Да и покурить времени особо не было. Только с одним отморозком допрос закончишь, выжатый как лимон сидишь, а тут другого допрашивать надо, бумаги оформлять, прокурору писать. Вся жизнь проходила в какой-то бумажной круговерти, и чем больше начинаешь разгребать, тем сильнее давят со всех сторон, тем начальник злее. Со временем Сорокин дошел до того, что озлобился на всех подозреваемых и обвиняемых. Плевал он на их крокодиловы слезы, просьбы детей и семьи, карал их за то, что разочаровался в справедливости и идеалах своей службы. И так ему стало тошно, так паскудно, когда за день с нормальным человеком не встретишься, что стал он по