Все мастера, делавшие в тот день прикидки по ледяному кольцу«Динамо», работали со своими тренерами, и у Бориса тоже был его личный тренер,который замерял хронометром его отрезки и подбрасывал цэу, то есть ценныеуказания. Тренер был очень вежливый, кричал своему подопечному на «вы»:

– Какого же хера, Борька, вы не подгазовали на вираже, как явам говорил?

Борис с засыпанной ледяной пылью счастливой красной мордоймедленно подъезжал к аляповатой фигуре в вахтенном тулупе и в валенках сгалошами.

– Простите, Сашка, вовремя не включился, пропустил момент.Давайте сначала.

Разумеется, он виду не показывал, что ему немного смешнасерьезность, с которой Шереметьев относился к своей новой работе. В мотоциклах покачто этот бывший боксер разбирался на сугубо любительском уровне.

* * *

Их дружба восстановилась вскоре после только что описаннойметельной ночи. В одно прекрасное утро Борис, со скрежетом зубовным одолевавшийненавистный учебник биохимии, пошел открывать на звонок и увидел за дверьюмолодого человека во флотской шинели, с чистым и интеллигентным, хотя немногоквадратным лицом. Бороды как не бывало. Оказалось, сбрил ее сразу после битвы ввестибюле «Москвы».

– Увидев вас, сукин сын, я посмотрел на себя в зеркало ипонял, как я гнусно опустился. Сбрил бороду и перестал ходить по пивным, дажеот приглашений в рестораны отказываюсь.

И все-таки такая встреча через шесть с половиной лет, ну кактут не отречься от зарока. Друзья пошли в «Есенинскую», как называли тогда вМоскве сводчатый подвал под Лубянским пассажем. Лучшего места не найдешь длягрустных повествований. Пиво подают без заказа, как только увидят, что у тебяна донышке. Слабеющие нравственные силы всегда можно поддержать граненымстопариком.

Вот вам в лапидарном изложении история последних шести споловиной лет из жизни Александра Шереметьева. Разможженную ногу емуампутировали сразу после эвакуации из Варшавы. Однако коленный сустав удалосьспасти, значит, нога все-таки живая. В торжественной обстановке был врученсекретному герою – меня ведь тогда к званию героя представили – американскийпоколенный протез, потрясающая вечная штука, вот посмотри, можешь потрогать, небойся, дар медицинской секции еврейского общества «Бнай Брит». Очень быстропривыкнув к нему, Александр даже начал думать о возвращении на ринг, надо былотолько весу поднабрать, чтобы перейти в менее подвижную категорию.

– Ну, это, конечно, шутка, главная проблема стояла передомной – не спиться! Тогда я приковылял к командованию и попросил не списыватьменя в инвалиды. Война еще идет, я могу принести пользу, да и в мирное времяпонадоблюсь. Знаете, Борька, все что угодно можно сказать о ГРУ, однако своих,особенно таких головорезов, какими мы были с вами, они стараются не предавать.Меня послали в школу военных переводчиков на Дальний Восток специализироватьсяпо английскому языку в американском варианте. Ну, естественно, я воспрял духом,нафантазировал там себе сорок бочек арестантов: международный шпионаж, отели накарибском побережье, слегка прихрамывающий молодой американец, душа общества,пловец и ныряльщик, который на деле оказывается советским разведчиком, ну, итак далее в этом духе; разрешите напомнить, что, несмотря на весь польский опыт,нам с вами было тогда восемнадцать лет. Короче говоря, в этой школе я старалсяпревзойти всех и во всем, ну, конечно, за исключением бега с барьерами. Ипреуспел, черт побери! Английский у меня и раньше, как вы помните, был вполнеприличный, а через год в этой школе, где нам вообще запрещали даже в банеговорить по-русски, я уже спикал, как янки, и даже мог имитировать южныйакцент, техасский акцент, бруклинский еврейский говорок. В стрельбе, как выпомните, я даже и в отряде был не последний человек, а здесь, компенсируя своеувечье, стал абсолютным и непререкаемым чемпионом. Особенно всех удивляло моеплаванье. Я плавал в заливе среди льдин, нередко со стадом моржей, мог ложитьсяна дно и там впадать в какой-то парабиоз, позволяя течению медленно влачитьнеполноценное тело, чтобы потом вдруг бурно вынырнуть из глубины прямо подсторожевой вышкой. Начполит училища был, между прочим, весьма озабочен этимиспособностями человека-амфибии. Не надо преувеличивать беспечностьпотенциального противника, нередко говорил он мне, в том смысле, что объектнаших занятий, поселившийся на японских островах американский империализм,может меня когда-нибудь заманить в свои сети.

Короче говоря, к окончанию двухгодичного курса ярассчитывал, не без основания, что меня направят либо «нелегалом» за границу,либо уж в крайнем случае каким-нибудь сверхсекретным консультантом в генштаб. Ивдруг все полетело в пропасть, в глубокую задницу, мой друг.

Этому предшествовала одна романтическая история, о которой явам сейчас не расскажу. Ну, не расскажу и все. Потом расскажу, не сейчас.Потому что просто не хочу сейчас об этом рассказывать. Я знаю, что вам,Борька-гад, больше всего на свете хочется слушать романтические истории и вответ рассказывать свои романтические истории, потому что вы у нас сейчас такойсчастливый любовник, покоритель Веры Горды, но, может, поэтому я вам сейчас какраз ничего и не расскажу про свою романтическую историю. Нет, нет, вовсе непоэтому. Причина более веская: мне просто хочется побыть с вами, а если я вамрасскажу эту немного страшненькую, романтическую в кавычках, историю, мне тогдапридется вас немедленно оставить. Когда я вызываю в памяти всю эту«романтическую историю», мне потом три дня не хочется никого видеть. Ну, явижу, вы совсем заинтригованы, хер моржовый, вот именно моржовый, поверьте, язнаю, о чем говорю, и больше ни о чем другом уже не хотите слышать. Ну, а еслихотите, тогда закажите еще триста и по тарелке карбонада с огурцом.

Короче говоря, я перешел дорогу одному гаду с тремя звездочкамина двух пpосветах и поплатился за это. Короче говоря, вместо карибских отелей вколониальном стиле меня закинули на остров Итуруп, в такую глухую жопу, чтовыброс на берег дохлой лошади считается там событием тихоокеанского значения.Там была станция слежения за американскими самолетами, и я должен был подвенадцать часов в смену работать на радиоперехвате, то есть подслушиватьразговоры летчиков с наземными базами и между собой. Как вы догадываетесь, дляэтого вовсе не обязательно было в течение двух лет прочесывать оксфордскиесловари, читать Шекспира и современных американских писателей. Словарь кокпитанасчитывает не больше трехсот entries, включая всю мыслимую матерщину.Созерцание катящихся на остров волн через три месяца превращается в назойливую бредовину.Сатанеешь от сослуживцев с их спиртом и домино, волком начинаешь выть от этойнашей пресловутой секретности...

– Кстати, Сашка, – прервал его в этом местеБорис. – Вы, конечно, понимаете, что, рассказывая все эти вещи здесь, в«Есенинке», вы со страшной силой нарушаете эту нашу пресловутую секретность?