Таким образом вдруг совершенно неожиданно подтвердиласьгрязная клевета империалистической прессы о том, что советские летчики якобыучаствуют в боях на стороне Корейской Народно-Демократической Республики. Всеприсутствующие, хоть и под газом, не поддержали этой темы, только Горда,засмеявшись, прикрыла ладошкой рот гусарствующему авиатору. Боря же Градоввдруг почувствовал некоторую симпатию к пьяному дураку: свой все-таки, спецназ,с американцами воюет, вот нервы и не выдерживают.

На эстраде вдруг зазвучал рояль. Вера приподнялась изаглянула за колонну:

– Ну, мне уже пора работать.

Музыкантов на эстраде еще не было, один только пианист вмедленном темпе наигрывал «Сент-Луис блюз». Летчик было приподнялся, чтобыпроводить свою гостью, однако рука у него сорвалась со стола, и он чуть неупал. В этот момент Боря Градов быстро прошел за стульями, взял певицу подлокоток и повел к эстраде.

– Профессионально сделано, Боб! – хохотнул за спинойСева Земляникин.

– Давайте потанцуем, – предложил Борис.

– Ну что ж. – Она положила ему руку на плечо.

Они начали танцевать под пианино. Она что-то напевала поднос по-английски, потом спросила:

– Кто вы такой? Я давно вас заметила.

Поворачивая ее в танце, он касался ее груди и бедер. Навысоких каблуках она была почти одного с ним роста. Спина у нее была влажная,пот добавлял к ее духам какую-то совсем уже убийственную нотку.

– Я... я... – забормотал он, – я офицер разведки взапасе, мастер спорта по мотогонкам, кроме того... кроме того, знаете ли, я –сын маршала Градова... у меня пустая пятикомнатная квартира на улицеГорького... и еще, еще... автомашина «хорьх», и все это...

Она на мгновение прижалась к нему:

– Ну что вы дрожите, мальчик? Не волнуйтесь, я буду с вами.

Лабухи уже возвращались и рассаживались. Пианист, подмигнувГорде, продолжал играть, Борис уже не мог вымолвить ни слова. Наконец дирижер,пожилой павиан в торчащей коробом крахмальной манишке, объявил:

– Уважаемые товарищи, эстрадный оркестр ресторана «Москва»начинает завершающее отделение своей программы.

– После концерта ждите в вестибюле гостиницы! – шепнулаона.

Снова погас весь свет, закрутился под потолком стеклянныйшар, поплыли над быстро сбежавшейся толпой танцоров разноцветные блики. Борисне вернулся к столу авиатора, а плюхнулся на какой-то стул поближе к эстраде.Горда стояла в глубине, весело болтала с пианистом, может быть, о нем, можетбыть, как раз о том «сумасшедшем мальчике», с которым она танцевала, пока тотнаигрывал «Сент-Луис».

Потом луч прожектора вывел ее вперед, и она, почти прижавгубы к микрофону, запела, плечами и коленками поддерживая медленный ипружинящий ритм:

Когда-нибудь пройдет пора ненастья,

Сумеем мы вернуть былое счастье,

И мы пройдем весь этот путь

Когда-нибудь,

Когда-нибудь!

Ну да, она пела теперь для него, только для него, вовсе недля денежного капитана, которому так трудно нажимать на гашетки, когдаприходится растягивать глаза «под корейца», вовсе не для еще более денежных,извечных своих грузинских поклонников, которые так горячо ей сейчас аплодируют,стуча перстнями, ни для кого из этой нажравшейся толпы, а только для БориГрадова, которому она обещала быть с ним, назвав его именно так, как емумучительно хотелось, – мальчиком!

Подошел официант. Борис заказал бутылку «Гурджаани» итарелку сыра. Оглядевшись, увидел, что сидит среди каких-то молодых мужиков,никто из которых не обращал внимания ни на него, ни на его мечту. Разговор шел,разумеется, о «гребле с пляской». Один какой-то, уверенный в своих статяхкрупный малый лет тридцати, рассказывал, как он целый вечер маялся с «шалавой»,никак не мог найти «станка», чтобы «пистон бросить». Остальные очень серьезновнимали. Ну, как на зло, Петьки дома нету, у Гачика в карты играют, кСемичастному тетка с дочкой приехала. Весь вечер таскаемся, обжимаемся, мороз,бля, яйца трещат от натуги. Ну не «стояка» же играть под забором. Наконец, онаговорит, берите тачку, Николай, поехали ко мне. «Шалаву», очевидно, в этойкомпании знали. Один какой-то, фиксатый, сказал: «Она в Сокольниках живет».Один, другой какой-то, в очках, подтвердил: «Да-да, в Сокольниках». Один,третий какой-то, бородатый, только хохотнул. Рассказчик подтвердил: «Вотименно, в Сокольниках, в аварийной хате. Дверь открываешь, а за ней прямо яма сводой. Вот такая шикарная шалава, а живет в таких жилищных условиях. Комнатенкакрохотная, одна только полутораспальная койка помещается, а на ней бабка еележит, дрожит под лоскутным одеялом. Потом-то я узнал, что у них батарея в туночь от мороза лопнула. „А ну, давай! – кричит она бабке. – Пошлаотсюда!“ Сбросила бабку на пол, тянет меня на себя. Ну тут, товарищи, я забылобо всех нормах мировой литературы. Стащил с нее трусики, вогнал свой шатун ипошел вперед на полных оборотах. И смех и грех, ей-ей! Койка короткая, ноги уменя в заднюю спинку упираются, капэдэ от этого еще увеличивается, шалававизжит, пузыри пускает, бабка плачет в уголке, только и бормочет: „Боже, какойкошмар!“... – „К чему это вы все рассказываете?“ – вдруг, совершенно неожиданнодля себя, громко спросил Борис. Все тут повернулись к нему, как будто толькочто заметили. Бородатый выдохнул „ха!“ и застыл с улыбкой в глубине своейрастительности.

«А вам какое дело?» – с интересом обратился к Борисукрасивый сильный мужик, рассказчик Николай.

«А просто противно стало, – еще громче и даже снекоторой звонкостью ответил Борис. Снова возникло ощущение быстроувеличивающейся скорости. – Вас девушка от отчаянья в свою трущобупривела, унизила из-за вас свою бабушку, может быть, единственное любимоесущество, а вы ее „шалавой“, а вы про нее „визжит, пузыри пускает“!»

Тут сразу несколько человек зашумели: «Вот наглый хмырь,стиляга сраный... Вас кто-нибудь приглашал слушать?.. Сидишь тут со своимсыром, с „Гурджаани“, ну и сиди, только пасть не открывайте, молодойчеловек!..» Все были очень рассержены, один лишь только бородатый с каким-топочему-то весьма знакомым выражением хохотал гулким, неестественным баском,выговаривал: «А в нем что-то есть, братцы, ей-ей, что-то есть, все по Достоевскомуобрисовал!»

Борис спокойно под этот хор выпил фужер вина, закусил сыром.

– Простите, что случайно подслушал вашу беседу, джентльмены,однако стою на своем, а если бы я знал ту девушку, о которой вы такрассказывали, разговор вообще пошел бы иначе!

Все даже задохнулись от такой, еще пущей, наглости. ГеройСокольников хлопнул лопатистой ладонью по столу: