он шмякает на стол три сотни.

– С чего бы это? – удивляется Доня.

– Теперь каждый месяц будут давать! Тебе, папаня, тоже выписано, только поменьше, как человеку сидящего труда.

– Да подавись они своими грошами! – злобно говорит Семен.

Алешка проходит в другую половину избы.

– Ишь, расщедрился Егор! С каких это достатков? – говорит Доня, орудуя рогачом. – Неужто наши деньги на аванс пустил?

– С него станется… Только нашими тут не обойдешься… Чего-то он мухлюет, – задумчиво говорит Семен.

– Нешто не знаешь! – вскинулась Доня. – У них с Колькой хромым цельная артель. Егор железо достает, а Колька вкалывает. Замки, ключи, всякую всячину. Доходы пополам.

– Ловко! Будто управы на него нет!

Семен задумался.

Он подошел к полке и выбирает из стопочки чистую тетрадку. Затем достал из-за божницы свои очки с подвязанными ниткой дужками.

В другой половине избы Алешка, натягивая на себя одежду попроще, рисует своим младшим братьям и сестрам ослепительные картины своего будущего:

– А осенью я сапоги куплю!

– Врешь?!

– И костюм-тройку!

– Брось загибать!

Но глаза ребятишек блестят так, будто на Алешке не рвань и опорки, а все его грядущие обновы.

Алешка выходит в сени.

– Папаня, ты куда косу дел? – спрашивает деловито.

– Тебе зачем?

– Ручку приделать.

– Не твоя забота.

– Да мне на косовицу выходить… И тебе тоже. Но как ты человек ночной, так после обеда…

– Чего врешь? Мы же не в бригаде…

Алешка достает из-за лестницы косу с новой ручкой, которую уже приделал хозяйственный Семен, прислоняет ее к стене.

– Пашка Маркушев сводную бригаду собрал, – гордый своей осведомленностью, тараторит Алешка. – Зачислены все, кто в полеводстве не занят… А еще сюда егерь записался, лесничий, фельдшер дядя Миша. Им сеном обещали уплатить.

– Ладно! Надоел! Катись помалу! – поднял над тетрадкой недовольное лицо Семен.

Алешка выбегает на улицу. Во всю ширину улицы нестройным гуртом движется на сенокос разношерстная бригада Маркушева. Мы снова видим и Ширяева, и хромого замочника, и других «нестроевиков». Сверкают на солнце косы. Алешка кидается вдогон…

Семен пишет что-то в тетрадку. Из другой половины избы в кухню выбегают разыгравшиеся ребятишки. Крики: «Тебе водить!», «Сала!», «Чур не я!..»

– Тише вы! – прикрикнула Доня. – Отцу мешаете… Ступайте на улицу!

Старшая дочь Семена походя заглянула отцу через плечо.

– «Заявление» пишется через «я», – замечает она.

– Брысь! – огрызнулся Семен.

…По дороге, уходящей к лесу, шагает высокий, плечистый человек в добротном бостоновом костюме и зеленой велюровой шляпе; в руке у него чемоданчик. За его спиной, в отдалении, на зеленом фоне мелькают рубашки косцов. Человек вступает в лесной, просквоженный солнцем сумрак.

– Рраз-два, взяли!.. Еще раз… взяли!.. – доносится до его слуха.

Человек сдержал шаг, пригляделся. За деревьями виднеются фигуры людей, занятых каким-то непонятным делом. Заинтересовавшись, человек свернул с дороги.

Пожилой запаренный инвалид в мокрой рубашке, старуха с подоткнутым подолом и несколько ребятишек с помощью хромого конька пытаются вытащить из болотца что-то большое, темное, бесформенное. В момент, когда человек подошел, веревка оборвалась и ребятишки попадали на спину.

– Вы чего тут – клады шуруете? – усмехнулся человек:

Старуха обернулась.

– Костя?.. Маркушев?.. – проговорила удивленно. – Надолго приехал?

– У Пашки на свадьбе гулять…

– Что стоишь, как свеча? – накинулась Прасковья. – Сымай пиджак…

Маркушев послушно снимает пиджак и вешает его на ветку.

– А чего вы тут тягаете?

– Фрицеву полевую кухню, – сказал Трубников.

– На кой она вам сдалась?

– Сразу видать – от деревни оторвался! Да это же все… ресторан на колесах, горячий обед в поле…

Поплевав на ладони, Маркушев крепко взялся за веревку, и этого могучего притока силы хватило, чтобы кухня возникла из зеленоватой воды всем своим потемневшим медным телом, а болотце взамен кухни получило городского щеголя…

Нестерпимо блещут под жарким полуденным солнцем сложенные шатром косы. Справа густой лозняк, склонившийся над рекой Курицей. Оттуда подымается голубой дымок. Слева наполовину обкошенное поле.

Под лозняком купаются в рубашках женщины.

Дальше, на крутом берегу, расположились мужчины.

Тихая речка Курица в зеленых берегах отражает белые облака. Ветер путается в густой зрелой листве деревьев.

Тесно, плотно стоят колосья уже начинающего желтеть хлеба.

Раннее утро. Из отстроенного коровника выгоняют скотину. Колхозное стадо заметно увеличилось.

Трубников с Прасковьей осматривают строящуюся подвесную дорогу. Трубников видит: возле коровника появились Маркушев и Лиза с вилами через плечо. Павел что-то втолковывает Лизе, тянет ее за руку, но она вырвалась и убежала за куст бузины. Вздохнув, Павел направился к воротам коровника. Трубников вышел ему навстречу.

– Егор Иваныч! – откашлявшись, говорит Маркушев и оглядывается на куст бузины. – Так как насчет моего дела? – Он снова косит на Лизу и подает ей знак рукой: иди, мол, сюда.

Но Лиза отрицательно мотает головой.

– Егор Иваныч, – снова начинает Маркушев, – братан за свой счет отпуск взял…

– Дело у тебя сейчас одно – сено стоговать! – сердито перебивает Трубников. – Ну кто, скажи, в разгар сеноуборочной свадьбы играет?.. У тебя все на работу вышли?

– Опять двое филонят, – жалобно говорит Маркушев, – Мотя Постникова и Евдокия Трубникова.

– Чего же ты молчишь?

Они подходят к опрятному домику с палисадником.

Мотя будто ждала их.

– Милости просим, Егор Иваныч, простите, не убрано!

– Не мельтешись, – остановил ее Трубников. – Отчего второй день на работу не выходишь?

– По-божески? – спрашивает Мотя.

Трубников кивает.

– Лучше я вам по-партийному скажу… Свинка у меня опоросилась. И, понимаешь, пропало у ней молоко. Я поросяточек сама молоком из бутылки отпаивала. Веришь, цельные сутки глаз не сомкнула.

– Ну, а теперь?

Мотя сделала плаксивое лицо и махнула рукой.

– Пойдем-ка взглянем!

– Да чего смотреть-то?! – радостно сказала Мотя. – Сейчас порядок, все как один из мамки сосут!

– Коль так, ступай за граблями, мы подождем.

– Да Егор Иваныч!.. – всплеснула руками Мотя, словно она поражена недогадливостью председателя, так и не взявшего в толк, что выйти ей на работу никак невозможно.

– В город все равно не пущу, ясно? – И, отвернувшись, Трубников отошел.

– Знаете, что она мне шепнула? – возмущенно говорит Маркушев. – «Зачем председателю нажаловался, я бы тебе на свадьбу четверть вина выставила!»

– Вот чертова баба!

– Егор Иваныч, – помолчав, начал Маркушев, – может, все-таки разрешите сегодня сыграть?

– Эк тебя разымает! Уберем сено – гуляйте на здоровье!

– Так ведь у брата отпуск кончается! Хошь не хошь, а ему завтра выезжать. Урал все-таки…

– Не время сейчас, Паша…

– А если мы сегодня все подчистую добьем?

– Тогда что же… Я первый приду поздравить.

– Ох и обрадуется мой старшой! Очень ему хотелось на моей свадьбе погулять.

– Только помни, Паша: стог – шесть обхватов.

В заношенном жакете, по брови повязанная платком, вышла Мотя; на плече старые, с кривыми зубьями, грабли.

– Запозднились! – сказала она деловито. – А ну ходи