– А что-нибудь еще, кроме денег, Жизель вам когда-либо давала?

Доброту. Дружбу. Помощь. Доверие.

– Ничего особенного, – говорю я.

– Совсем ничего?

Порывшись у себя в кармане, детектив Старк вытаскивает небольшой ключик и открывает ящик стола. Оттуда она извлекает песочные часы, часы Жизели, ее бесценный дар мне. Детектив Старк ставит их на стол.

Я чувствую, как мои щеки начинают пылать.

– Шерил впустила вас в мой шкафчик. Это мой шкафчик, мое личное пространство. Неправильно вторгаться на чужую территорию и трогать без спроса чужие вещи.

– Эти шкафчики – собственность отеля, Молли. Пожалуйста, не забывайте, что вы всего лишь сотрудница отеля, а не его владелица. А теперь скажите мне: вы готовы рассказать правду о вас с Жизелью?

Правда обо мне с Жизелью – это то, чего я сама толком не понимаю. Это нечто столь же странное, как усыновление детеныша носорога черепахой. Как вообще можно объяснить подобную вещь?

– Я не знаю, что вам рассказать, – отвечаю я.

– Тогда позвольте, я кое-что расскажу вам. – Детектив Старк водружает локти обратно на стол. – Следствие заинтересовывается вами все больше и больше. Вы понимаете, что это означает?

Я улавливаю в ее тоне снисходительные нотки. Мне уже доводилось с таким сталкиваться – с людьми, которые считают меня полной идиоткой только потому, что я не понимаю вещей, которые им даются без труда.

– Вы становитесь очень важной персоной, Молли, – продолжает детектив Старк. – И вовсе не в хорошем смысле. Вы продемонстрировали, что способны утаивать важные подробности, искажать истину в угоду собственным интересам. В последний раз вас спрашиваю: вы контактируете с Жизелью Блэк?

Я снова обдумываю этот вопрос и понимаю, что могу дать на него стопроцентно честный ответ.

– В настоящее время я не контактирую с Жизелью, хотя, насколько я понимаю, она все еще проживает в отеле.

– Ради вашего же блага будем надеяться, что это правда. И что вскрытие установит, что смерть произошла по естественным причинам. До тех пор вы не должны покидать пределы страны или пытаться каким-то образом от нас скрыться. Вы не находитесь под арестом.

– Очень на это надеюсь. Я не сделала ничего плохого!

– У вас есть действующий паспорт?

– Нет.

Детектив Старк склоняет голову набок.

– Если вы лжете, я это выясню. Вы же знаете, что я могу проверить всю вашу подноготную.

– А когда вы это сделаете, – говорю я, – то выясните, что у меня нет паспорта, потому что я никогда в жизни не выезжала за пределы страны. Вы также выясните, что я образцовая гражданка и прошлое у меня кристально чистое.

– Вам никуда нельзя, вы меня поняли?

Это именно тот язык, который всегда ставит меня в тупик.

– И домой тоже нельзя? И в магазин нельзя? И в туалет? И на работу тоже?

Детектив Старк вздыхает:

– Разумеется, домой и во все прочие места, куда вы обычно ходите, вам можно. И на работу ходить тоже можно. Я пытаюсь донести до вас, что мы будем пристально за вами следить.

Ну вот, опять.

– За чем именно? – спрашиваю я.

Она буравит меня взглядом.

– Я не знаю, что вы скрываете и что пытаетесь утаить, но мы это выясним. Если за время моей службы я что-то и узнала, так это то, что, сколько ни пытайся скрывать грязь, в какой-то момент она все равно выплывет наружу. Вы это понимаете?

– Вы спрашиваете у меня, понимаю ли я про грязь? – Захватанные дверные ручки. Следы обуви на полу. Липкие пятна на столах. Мистер Блэк, мертвый в своей постели. – Да, детектив. Если кто-то и понимает про грязь, то это я.

В три тридцать детектив Старк выпроваживает меня из белой комнаты. На этот раз подвезти меня до дома никто не предлагает. Я с самого утра ничего не ела и за весь день даже чашки чая не выпила.

Мой желудок пытается связаться в узел. Дракон пробуждается. Мне приходится немного постоять перед входом в мой дом, чтобы не упасть в обморок.

Это мой обман, а не голод столь пагубно действует на мои нервы. Это то, что я не была полностью откровенна относительно Жизели и относительно того, что скрываю в своем сердце. Вот что привело меня в такое состояние.

«Честность – единственно возможная политика».

Я до сих пор помню разочарованное лицо бабушки в тот день, когда я в возрасте двенадцати лет пришла домой из школы и она спросила меня, как прошел мой день. Я сказала ей, что день был самый обычный, рассказывать нечего. Это тоже было неправдой. А правда заключалась в том, что я сбежала из школы на большой перемене, что никак нельзя было назвать чем-то обычным. Бабушке позвонили из школы. Я призналась ей, почему убежала. Мои одноклассники окружили меня на школьном дворе и приказали мне кататься по земле и есть ее, а сами пинали меня ногами. В том, что касалось издевательств надо мной, они проявляли недюжинную изобретательность, и этот раз не стал исключением.

Когда они наконец оставили меня в покое, я пошла в общественную библиотеку и несколько часов провела в туалете, отмывая от грязи лицо и рот и вычищая землю из-под ногтей. Я с удовлетворением смотрела, как улики утекают в слив раковины. Я была совершенно уверена, что все это останется моей тайной, что бабушка никогда ничего не узнает.

Но она все же узнала. И после того, как я призналась ей в том, что в школе меня травят, она задала мне один-единственный вопрос:

– Моя дорогая девочка, почему ты просто сразу же не рассказала правду? Своей учительнице? Мне? Хотя бы кому-нибудь?

Потом она заплакала и обняла меня так крепко, что я не смогла ответить на ее вопрос. Но ответ на него у меня был. Был. Я не рассказала правду, потому что правда была очень болезненной. То, что происходило в школе, было очень тяжело, но рассказать о моих страданиях бабушке значило заставить ее тоже испытывать мою боль.

В этом-то и проблема с болью. Она – как заразная болезнь. Она передается от человека, который испытал ее сам, к тем, кто больше всего его любит. Правда не всегда наивысший идеал; иногда ею необходимо пожертвовать, чтобы остановить распространение боли и уберечь от нее тех, кого ты любишь. Даже дети интуитивно это понимают.

Мой желудок успокаивается. Дурнота отступает. Я перехожу дорогу, вхожу в свой подъезд и, поднявшись по лестнице на свой этаж, направляюсь прямиком к двери мистера Россо. Там я вытаскиваю пачку купюр, которую спрятала у сердца для надежности. Все время допроса в полицейском участке я помнила о том, что они там, но они мне не мешали, наоборот, я чувствовала себя под их защитой, как будто они были моей броней.

Я громко стучу в дверь. С той стороны доносятся шаркающие шаги мистера Россо, потом скрип открывающегося замка. Появляется лицо моего квартирного хозяина, красное и оплывшее. Я протягиваю ему купюры.