— Но почему? — не могла понять Джин. Возможно, вчем-то она ошиблась. Наверное, это ее вина.

Тана покачала головой:

— Может быть, мне нужно что-то большее. Может быть, яхочу, чтобы это было достижением моим, а не моего мужа. Не знаю, но мнекажется, что я не могла бы быть счастлива, имей я все, что есть у Энн.

— Я думаю, что Гарри Уинслоу влюблен в тебя, голосматери звучал мягко, но Тана не хотела вслушиваться в слова.

— Ты ошибаешься, мама. (Ну вот, опять начинается.) Мыочень любим друг друга, нежно, по-дружески, но не влюблен он в меня, и я тоженет.

Тана хотела вовсе не этого. Он ей нужен как брат, как друг.

Объявили посадку на самолет. Джин кивнула и ничего не сказала.Она предприняла последнюю попытку изменить решение Таны, но ничего не моглапредложить взамен: ни увлекательной жизни, ни мужчины, ни подарка, передкоторым нельзя устоять, — все равно ничто не заставило бы ее дочьотказаться от своего пути. Тана взглянула в глаза матери, потом крепко обнялаее и шепнула на ухо:

— Мам, я так хочу. Я уверена. Клянусь.

Попрощались. Тане казалось, будто она улетает в Африку.Словно в другой мир, в другую жизнь, — в каком-то смысле так оно и было.Мать горевала, разрывая сердце Таны. Джин не утирала слез, струящихся по щекам,махала рукой. Поднимаясь на борт самолета, Тана крикнула:

— Я позвоню вечером!

— Но уже никогда не будет по-прежнему, — шепталапро себя Джин, глядя на закрывающиеся двери, на отъезжающий трап, на гигантскуюптицу, набиравшую разбег и наконец оторвавшуюся от земли. И долго-долго гляделаей вслед, пока та не превратилась в сверкающую точку. Вышла на улицу, чувствуясебя очень маленькой и очень одинокой, остановила такси и поехала назад вконтору, туда, где Артур Дарнинг нуждался в ее помощи.

Хоть кто-то пока еще нуждается в ней. Но она бояласьвозвращаться домой сегодня. И так будет не только сегодня, а еще несколько лет.

Когда Тана вышла в аэропорту Окленда, он показался еймаленьким и дружелюбным. Меньше, чем в Бостоне и Нью-Йорке, и гораздо большевсего Йолана, где вообще не было аэропорта. Она взяла такси до студгородкаБеркли, загрузила весь свой багаж, получила ключ от своей комнаты (комнатусняли специально для нее: это входило в стипендию), распаковала вещи иогляделась: все было по-другому, новым и незнакомым. В этот прекрасный теплыйсолнечный день люди в джинсах, свободных летящих рубашках — кто в чем —выглядели такими спокойными. Так и мелькали шорты и футболки, сандалии, кеды,кроссовки, тапочки, а то и босые ноги. «Еврейские принцессы» из Нью-Йорка всвоих дорогих шерстяных и кашемировых нарядах от Бергдорфа не маячили здесь, нето что в Бостонском университете. Ходи в чем хочешь — так было принято, и можнобыло встретить все что угодно, кроме опрятного костюмчика. И во всемчувствовалось какое-то возбуждение.

Тана с приятным оживлением оглядывалась вокруг. Этооживление не покинуло ее и тогда, когда началась учеба, и следующий месяц: онарадостно переходила из одного кабинета в другой, весело бежала домой ипогружалась в учебники до поздней ночи. Единственным местом, куда она ещезаходила, была библиотека. Ела она обычно у себя в комнате или на бегу. За этотпервый месяц она похудела на два с половиной килограмма, хотя в этом не было необходимости.И одно только было хорошо в таком насыщенном расписании: она не тосковала поГарри так сильно, как ожидала. Три года они ходили буквально рука об руку, дажекогда учились в разных школах, и вот вдруг его нет рядом, хотя он и звонит всвободные часы.

В этот день, пятого октября, она сидела у себя; в дверьпостучали и позвали к телефону. Она решила, что это опять мать, и ей очень нехотелось спускаться. Завтра предстоял зачет по договорному праву, и по другомупредмету надо было написать реферат.

— Узнай, кто это. Можно ли перезвонить?

— Хорошо, сейчас, — дежурная ушла,вернулась. — Это из Нью-Йорка.

«Опять матушка».

— Я позвоню сама.

— Он сказал, что это невозможно.

«Он? Гарри?» Тана улыбнулась. Для него она готова дажеотвлечься от учебы.

— Сейчас приду.

Она схватила с кресла смятые джинсы, натянула и побежала ктелефону, застегивая по дороге.

— Алло?

— Что, черт побери, ты делаешь? Развлекаешься начетырнадцатом этаже с каким-нибудь парнишкой? Я уже целый час торчу здесь, Тэн.

Ее натренированное ухо уловило его раздражение и то, что онпьян. Уж она-то хорошо его знала.

— Прости, пожалуйста. Я была у себя, читала. И вообще,я думала, что это мама.

— Тебе не повезло.

Его голос звучал необычно серьезно.

— Ты в Нью-Йорке? — Тана улыбалась, она была счастливаслышать его голос.

— Да-а.

— Я думала, ты до следующего месяца не вернешься.

— Я и не вернулся. Я приехал повидать своего дядю. Повсей видимости, он решил, что ему нужна моя помощь.

— Какого дядю? — Тана была в недоумении: Гарриникогда о нем раньше не говорил.

— Мой Дядюшка Сэм. Помнишь, тот, на плакатах, в нелепомкрасно-синем костюме, с длинной седой бородой?

Нет, он явно напился, и Тана рассмеялась было, но смех тутже замер на ее губах. Он не шутил. О господи…

— Какого дьявола, что ты имеешь в виду?

— Меня призвали, Тэн.

— О, черт.

Она закрыла глаза. Да, повсюду только и было слышно:Вьетнам… Вьетнам… У каждого было свое мнение по этому поводу… Задать им какследует… Держаться от этого подальше… Вспомните, что произошло с французами…Давай, вперед!.. Сиди дома… Жесткие меры… Война… Невозможно было разобраться втом, что происходит, но, что бы это ни было, ничего хорошего оно не сулило.

— На кой черт ты приехал сюда? Почему ты не остался усебя?

— Не хотел. Отец даже предложил отмазать меня, еслисможет, в чем я сомневаюсь: есть все-таки что-то, чего даже его деньги некупят. Но это не в моем духе, Тэн. Не знаю, может быть, втайне я хотел попастьтуда и быть хоть чуточку полезным.

— Придурок. Господи, да ты даже хуже. Тебя могут убить.Хоть это ты понимаешь? Гарри, возвращайся во Францию, — она уже кричала нанего, кричала на Гарри в Нью-Йорке, стоя в коридоре. — Почему, чертпобери, тебе не поехать в Канаду или не прострелить себе ногу… сделатьчто-нибудь, не участвовать в этом. Сейчас ведь 1964-й, а не 1941 год. Не будьтаким благородным, ничего в этом нет благородного, ты, задница.Возвращайся. — Глаза ее наполнились слезами, она боялась спросить о том,что хотела узнать. Но надо. Она должна знать. — Куда тебя посылают?