быстрее, чем в их родном. То, что для Василисы произошло не так давно, для него случилось столетие назад. Он даже не сразу узнал ее в кабинете Баюна. А когда узнал, испытал весьма смешанные чувства: что-то между досадой и злорадством. Но потом подумал: может, это будет забавно.

Забавно не было. Василиса вела себя затравленно, и все, чего ему порой хотелось, – вылить ей на голову ведро ледяной воды, авось очухается. Иногда он позволял себе представить это в подробностях. Вот она замирает на мгновение, пытаясь заново начать дышать, вот делает судорожный выдох, а вот начинает… Здесь видение всегда обрывалось, потому что Кощей понятия не имел, что она сделает дальше. Однако на днях выяснилось, что Василиса умеет не только говорить, но и отвечать. Ругаться. Да еще как.

Маленькая глупая слабая ведьма. Разозлила его. Впервые за долгое время он так сильно вышел из себя. С чего такая реакция? Будто бы ему и прежде не бросали в лицо обвинения и проклятья. Но ведь он разозлился еще раньше. Когда понял, что она сама себя отравила. Когда Божена сказала, что аура у Василисы словно стеклянная. Лишенная чувств. Лишенная эмоций. И очень-очень хрупкая. А какое ему дело до ее душевного состояния?

И почему после их ссоры она не выходит у него из головы?

С Василисой все вечно через пень-колоду.

А теперь еще и этот сон.

Кощей перелил кофе в кружку и сделал глоток. Отлично. Идеально крепкий и горький. То, что надо, чтобы хоть чуть-чуть взбодриться. Сейчас он выпьет его и пойдет работать. Сегодня и завтра никаких встреч у него не планировалось, потом – выходные, он отправится в Навь разгребать дела. Как обычно, заплатит соседке, чтобы она присмотрела за Марло, и будет надеяться, что он не умрет в его отсутствие. Нужно будет поглядывать на него в зеркало… Но главное, что за всеми этими делами он просто забудет о Василисе.

Но этот сон…

Да. Один-единственный раз он позволил себе эту мысль: соблазнить или взять силой. То ли отомстить, то ли сделать то, чего хотел когда-то и не смог. Представил, каково было бы держать ее в руках. Намотать косу на кулак, оттянуть назад, заставив ее поднять лицо, заглянуть уже в эти глаза – вот бы они еще смотрели на него не с ненавистью и не со страхом, – поцеловать наконец… А она ему в этот момент – коробку с печеньем. И глаза такие, как у щенка. Будто хоть что-то о нем понимает. Больше он об этом не думал. И уж тем более никогда бы не позволил себе действительно это сделать. Только мать и знала, что он никогда бы не покусился на женщину без ее согласия. Что же она…

Кощей поднялся в кабинет, тяжело опустился в кресло, поставил чашку с кофе на подставку, пододвинул бумаги.

Женщины. Все беды от них. Они появлялись в жизни Кощея ненадолго, приносили с собой мимолетное удовольствие и долгое послевкусие разочарования. Им всегда было что-то нужно, не обязательно материальное, но они хотели получать, и никто не желал отдавать, никто не спешил подарить хоть каплю простого человеческого тепла. Хотя, возможно, он сам выбирал таких, подсознательно опасаясь к кому-то привязаться. Иногда какая-нибудь из них шептала в момент близости: я твоя. У Кощея от этого скулы сводило. Ему не хотелось обладания. Ему хотелось, чтобы хоть одна сказала: я с тобой.

Он сделал еще глоток кофе и пробежался взглядом по первому абзацу договора, не понимая ни слова. Отложил бумаги в сторону. Тишина в доме стояла невыносимая. Впрочем, как и всегда. Иногда ему хотелось, чтобы что-то принесло беспорядок в его идеально выверенную жизнь, прошлось смерчем по комнатам, разбрасывая вещи, заполнило тишину звуками, а пустоту… хоть чем-то. Он обрывал себя, ибо желать нужно острожно, особенно если ты почти пятисотлетний колдун, который сам до сих пор лишь примерно представляет, где предел его сил.

Василиса… Девочка с большими голубыми глазами, которая кричала, что не выйдет за него. Женщина, которая даже спустя семь месяцев совместной работы до сих пор вздрагивала, стоило ему появиться в ее поле зрения. Девочка, которая выбрала жизнь в лягушачьей шкуре, лишь бы не становиться его царицей. Женщина, которая предпочла не чувствовать совсем, лишь бы не бояться его.

Неужели он настолько ужасен?

Кощей уперся локтями в стол, сжал ладонями виски. А потом не выдержал, схватился за левое запястье, сжал его посильнее, стараясь реальной болью перекрыть фантомную.

Наверное, она была его наказанием. Что ж, оно было отлично выверено и ударило точно в цель. «Так радуйся, Василиса, – подумал Кощей. – Радуйся, коли я вернул тебе возможность чувствовать. Радуйся, ибо совсем скоро я сойду обратно в Навь, в свой замок, и останусь там навеки. Там, где мне самое место. Среди мертвых и никогда не живших».

Радуйся, родная.

Что же ты?

Сказка вторая, в которой все оборачивается не тем, чем казалось

Пока я здесь жила, любви не зная,

Афины мне казались лучше рая.

И вот – любовь! Чем хороша она,

Когда из рая сделать ад вольна?

«Сон в летнюю ночь», У. Шекспир

Любить – значит оставаться вместе. Это значит

перейти из мира фантазий в мир, где любовь можно лелеять – лицо к лицу, кости к костям, – питая ее преданностью.

Любить – значит остаться, когда все в тебе кричит: «Беги!»

«Бегущая с волками», К. П. Эстес

Глава 1

Они уже легли спать, когда позвонил Баюн. Финист бросил в трубку «да», «понял» и «хорошо», встал с кровати и начал одеваться. Как и всегда в такие моменты, Настя испытала глухое раздражение. Не то чтобы у нее были особые планы на него, но, когда муж возглавляет Отдел магической безопасности, является главной боевой единицей его оперативного подразделения и по ночам порой бывает дома не чаще, чем днем, спать, просто обнимая его, – уже план.

– До рассвета вернешься? – шепотом спросила она в коридоре у двери.

В детской спала Яра, и они привычно старались вести себя потише.

– Не знаю, – честно ответил Финист. – Ложись спать. Закончу и напишу.

Он ушел, Настя закрыла дверь на замок, вернулась в постель и почти мгновенно провалилась в сон. Раньше ей казалось, что она никогда не сможет спать, пока он на задании, но в какой-то момент его ночные рейды стали обыденной частью их жизни, и она привыкла.

Настя проснулась от того, что в детской заходилась криком дочь, подскочила, ринулась к ней, не разбирая спросонья дороги, больно ударилась стопой о ножку кровати. Пока бежала, решила: упала, наверное, или зовет уже давно, а она отчего-то не слышала, – но Яра плакала во сне. Настя взяла дочку на руки, пытаясь успокоить, но та никак не желала затихать, билась и билась, пришлось разбудить. Глотая слезы, Яра устроилась у нее на руках. Настя принялась качать ее и пошла в спальню. Шторы были распахнуты, и свет с улицы освещал стену напротив их с Финистом кровати. По привычке она взглянула на висящий на ней кинжал и едва не уронила дочь. Руки онемели, сердце сжалось, а потом зашлось от ужаса. По металлу расползалось, стремясь заполнить его, черное пятно.

В том, другом, их родном мире у них с Финистом был дом. Просторный светлый двухэтажный терем, который Сокол построил сам, мечтая о большой семье. Баюн дважды входил в широкие массивные двери этого дома. В первый раз он принес им счастье, во второй – беду.

Они прожили вместе двадцать пять лет и уже нянчили первых внуков от среднего сына – Светозара, когда Настя заболела и слегла. Финист попытался вылечить ее сам, не смог, стал искать лекарство и нашел Баюна. Насте всегда казался злой иронией тот факт, что Баюну – этому порождению хаоса и изначальной тьмы – была дана такая сила исцелять словом, что он мог вернуть даже недалеко ушедшую душу.

– Все что угодно, – сказал Финист.

– Все? – протянул кот, изогнувшись на своем столбе вопросительным знаком: острые когти впились в металл, узкие черные губы изогнулись в усмешке. – А не боишься давать такие обещания, светлый сын волхва?

– Нет.

– Что ж… Служба. Любые мои приказы и до тех пор, пока не скажу «довольно». Клянись. На крови.

Финист согласился, и в тот же вечер Баюн спел Настасье свою песню, и ей стало лучше.

Они думали, кот потребует награду сразу же, но он ушел, ничего не сказав, и не возвращался долгих пять лет. А потом однажды без предупреждения и стука вошел в их