дом и коротко изложил свои требования. Соколу надлежало явиться к Лебеди и сказать, что желает служить ей, борясь с темными колдунами в соседнем мире. А позже Баюн потребует его к себе, и он должен согласиться.

Кот не стал ждать ответа. Финист дал клятву, которую нельзя нарушить.

Они долго сидели в тишине, когда закрылась крепкая дубовая дверь, что больше не могла защитить их. Все внутри Насти кричало и рвалось упасть на колени, просить прощения за то, что из-за нее Финисту пришлось потерять свободу, умолять, чтобы простил. Но она оцепенела и не решилась. А потом Сокол порывисто встал и ушел в другую комнату, вернулся с любимым кинжалом, резанул по ладони, подождал, пока лезвие станет красным, прошептал слова заговора. Металл впитал кровь, оставляя клинок чистым, Финист протянул кинжал Насте.

– Вот, – сказал он, – так ты всегда будешь знать, что я жив.

Она послушно взяла кинжал в руки. Финист вышел на крыльцо, обернулся птицей и долго летал в небе, вернувшись только к утру.

– Ты собрала мои вещи? – спросил он.

Настя не винила его за холодность. Она слишком хорошо знала его и понимала: он раздавлен и не в состоянии сейчас проявить чуткость.

– Наши вещи, – поправила она.

Сокол нахмурился.

– Я иду с тобой, – пожала плечами она, озвучивая само собой разумеющееся.

– Настя… Тот мир… он не для тебя. И потом, здесь наши дети, здесь внуки. Ты должна остаться. Я буду вас навещать.

– Глупости какие! – Настасья топнула ногой и продолжила, переигрывая с жизнерадостностью и улыбкой: – Как будто бы впервой идти за тобой неведомо куда. Или ты правда думал, что так легко избавишься от меня?!

Он не стал возражать. Из вещей взяли совсем немногое, Сокол сказал, все остальное в новом мире им не понадобится. Дом оставили Светозару и его жене Несмеяне. Попрощались с детьми и внуками и отправились в путь.

Настя так и не извинилась. А Финист ни разу не припомнил, что именно из-за ее болезни ему пришлось дать клятву и лишиться свободы. Служил молча и ответственно. Она налаживала быт, и чем больше времени проходило, тем сильнее боялась заговорить о случившемся, боялась, что муж обвинит ее открыто, скажет, что это из-за нее. Он был единственным, чье мнение действительно имело для нее значение. Она бы этого не перенесла.

Но просто сидеть дома, ждать его и смотреть на кинжал было невыносимо. Настасья пошла к Баюну, и он предложил ей познакомиться с новым миром поближе. Она умела драться и оружием владела, Финист сам учил ее когда-то, а она была хорошей ученицей. Лучше всего давалось ей метание ножей, и пригвоздить муху к стене Настя вполне могла. Баюн недолго думал, как применить ее навыки.

Много позже, когда обида и злость на Баюна поутихли, Настасья поняла, что он пытался позаботиться о них. Ему нужен был светлый безопасник, потому что он не доверял темным. Но кто из светлых добровольно пошел бы под его начало? И с одной стороны, он не оставил Финисту выбора, с другой – на месте предоставил ему почти полную свободу. Он же выторговал для него на Буяне достойную зарплату, соответствующую тем рискам, которым ее муж без конца подвергал свою жизнь. И постепенно они обустроились, хотя и пришлось все начинать с нуля. А ей Баюн дал возможность найти в этом мире свое место и работу, а что при этом использовал в своих интересах – кто бы поступил иначе?

И понемногу Настя полюбила этот мир. Он покорил ее тем, что женщина здесь была не просто приложением к мужчине и дому, а могла действовать самостоятельно. Никогда еще она не чувствовала такой свободы и никогда еще у нее не было стольких возможностей! Настя решила не бояться нового и не преминула ими воспользоваться: получила образование и водительские права, нашла свой стиль и принялась изучать открывшийся ей мир с азартом первооткрывателя, которому и море по колено. Сокол тоже быстро освоился, и новая должность явно пришлась ему по вкусу. Порой Насте казалось – если бы Баюн просто попросил, Финист согласился бы занять ее без всяких клятв. Единственным, что отравляло все, было вынужденное подчинение Баюну: Сокол не мог ослушаться ни одного его приказа. Но в остальном здесь им было лучше, чем в Тридевятом. Этот мир дал им больше – он позволил им обоим реализоваться.

Правда, познакомившись с его достижениями, Финист неожиданно для Насти заговорил о том, что здесь они могли бы родить еще одного ребенка. А сама мысль об этом пугала ее. Но он не настаивал, и много лет у нее получалось сводить эти разговоры на нет.

И где бы они ни жили, Настя вешала кинжал на стену напротив кровати. Он был первым, на что она смотрела, когда просыпалась, и последним, когда засыпала, если Финист не ночевал дома. Лезвие чернело по краям, если Сокол был в опасности. Покрывалось пятнами, если его ранили. Но никогда еще чернота не пыталась поглотить кинжал целиком. Это могло означать лишь одно…

Яра снова расплакалась, извиваясь на руках, Настасья перехватила ее, на негнущихся ногах заходила по комнате, стараясь не споткнуться и не упасть; пробовала молиться, но слова путались на языке, терялись в памяти, никак не получалось сосредоточиться. Пообещать бы что-то взамен, попробовать выменять его жизнь, но в голову не приходило ничего стоящего… В какой-то момент Насте показалось, что металл стал чище. Она подошла ближе, боясь, что ей лишь почудилось. Но черные пятна действительно таяли. Настасья заплакала от облегчения. Финист был жив. Однако чуть позже металл вновь подернулся темным, и Яра снова то успокаивалась, то плакала и уснула только за час до рассвета, когда кинжал неожиданно полностью очистился.

Настасья опустила дочь в кроватку, подоткнула одеяло, подложила под спину игрушечного сокола, сшитого на заказ. Пошла на кухню, трясущимися руками налила воды из графина, залпом выпила и опустилась на стул, застыв. Сил не было. Мыслей тоже. Небо успело посветлеть, и комната наполнилась светом, а Настасья очнулась, лишь когда повернулся ключ во входной двери, и бросилась в коридор.

– Привет, – сказал Финист.

И тут она заплакала.

– Ну, ну. – Сокол неловко обнял ее: всякое движение явно давалось ему тяжело. – Не плачь. Ты уже знаешь, да? Неприятная вышла ночка. Ну же, Настя… Слушай, меня подлатали, конечно, но мне бы лечь.

Настя шмыгнула носом, вытерла слезы, запрещая себе продолжать. Она отлично умела не плакать.

– Давай помогу, – предложила она, потянув за рукав куртки, но снова замерла.

На расшитом ею кушаке и на серой футболке Финиста багровели засохшие пятна крови.

– Не уверен, что отстирается, – виновато поморщился Финист. – Сможешь сделать новый? Этот в прямом смысле спас мне жизнь. Тот, кто меня откачал, без него просто не заметил бы меня в темноте. Эй, Настя… Настя!

Она всегда считала себя сильной. Редко позволяла себе слабость, тем более при муже. Но сейчас ноги подвели, в глазах потемнело, Настасья почувствовала, как ее качнуло, но Финист подхватил.

– Так! – прикрикнул он. – А ну приди в себя! Я жив и относительно здоров, завтра и не вспомню. Прекрати тут нюни разводить.

Настя кивнула. Зрение прояснилось. Она высвободилась из рук Сокола, сделала несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться.

– Не кричи, – попросила она, – Яру разбудишь. Снимай все. Что не отстираю, то сожгу.

Она была уверена, что, вернувшись в спальню, застанет Сокола в постели, но тот стоял у окна, глядя куда-то в небо. Обернулся на ее шаги.

– Ты ведь не считаешь себя виноватой в том, что я оказался должен Баюну? – спросил он.

Настя замерла. Муж смотрел мрачно и тяжело и явно ждал ответа, только она не знала, какого именно. Да и был ли здесь правильный ответ?

– Я… – начала она и замолчала.

– Отвечай, – потребовал Сокол.

Годы, что Финист провел во главе Отдела, ожесточили его. Не то чтобы он давал ей повод бояться, но он стал резче и холоднее, и порой в его интонациях и взглядах проскальзывало то, чего Настасья предпочитала не замечать. И вот сейчас он смотрел на нее, будто допрашивал, а она была не его женой, а обвиняемой. Но Настасья прожила с ним шестьдесят лет, тридцать из которых он боролся с тьмой, и выдержала взгляд.

– Конечно, я так считаю, – так спокойно, как только могла, ответила она. – А разве я могу думать иначе?

Сокол нахмурился, брови сошлись на переносице.

– Почему ты никогда об этом не говорила?

Настя вздохнула, дошла до кровати, села. Она