как тебе переговоры Мединского в Гомеле? Это же позор! Врага бьют, а тут такое. На грани предательства.

— Да, насчет этого непонятно.

— Тактика тоже какая-то дурацкая, — продолжал собеседник все эмоциональнее. — Воевать малыми силами против многократно превосходящего численно врага. Фронт растянут, бойцов явно не хватает. Удары по украинским центрам принятия решений и инфраструктуре не наносим. Наши стратеги могут и доиграться…

Максим молчал. Сказать было нечего.

— Ладно. — Полковник взял в руку флягу. — Давай примем еще. Нужно успокоить нервы.

Выпили, сжевали еще по кубику шоколада.

— А вы в каких войсках служили? — поинтересовался Максим.

— Танкист. После срочной окончил Харьковское училище, прошел путь от взводного до комполка. При министре обороны Сердюкове в числе еще двухсот тысяч офицеров попал под сокращение. С тех пор в отставке.

— Двухсот тысяч? — высоко вскинул брови Максим.

— Ну да. Фактически уничтожил армию, подлец. До сих пор икается.

— Так это же вредительство! За такое сажать нужно…

— А у нас пересадили. Из одного кресла в другое. Теперь командует в «Ростехе». Возрождает гражданскую авиацию.

— Чудны твои дела, Господи, — покачал головой Максим.

— Чудны, — согласился Васнецов, разлив остатки коньяка. — Ну, давай по последней, и отбой. Уже поздно, — сказал он, взглянув на часы на запястье.

Спать Максиму не хотелось, и, опорожнив стакан, он попросил полковника рассказать что-нибудь из его военной практики. Он вспомнил, как Александр Иванович рассказывал о службе, как любил Максим подростком слушать его фронтовые рассказы…

— Отчего же, можно. — Завинтив пробку, Васнецов убрал флягу. — Расскажу одну запомнившуюся историю. Служил я тогда в Афгане, командовал ротой «Т-62». Не помню, как завязался тот бой. Наша задача была обеспечить на своем участке беспрепятственное прохождение колонн по дороге в Кабул. И, судя по тому, как плотно насели «духи», стало ясно: они пытаются оттянуть побольше наших сил с тем, чтобы оголить другие участки. Видимо, ожидалось прибытие в столицу ценного груза или какого-то важного лица. Разведка у них работала неплохо.

В общем, через несколько минут после начала боя плотность огня была такой, что не высунуться. Наблюдение, иначе как через танковые триплексы, вести было невозможно. Душманские пули беспрестанно рикошетировали от корпуса, высекая из брони искры. Не считая автоматического огня, против нас работали несколько гранатометов, чьи расчеты, естественно, постоянно меняли позиции, и миномет, который тоже никак не удавалось засечь, — неподалеку находился кишлак, вот с его территории миномет и лупил.

Раньше из этого кишлака не стреляли, раньше это был жилой кишлак. От нас до крайних дворов расстояние всего метров триста. И обе стороны готовы были драться до последнего. С одной стороны, мусульманский фанатизм, с другой — гордость за принадлежность к великой Советской армии. А принцип тогда был таков: все, что стреляет по нашему солдату, должно быть уничтожено.

Вдруг как-то внезапно огонь со стороны селения прекратился. Увидев в зоне обстрела женщину, я тоже дал команду на прекращение огня. Через командирский прибор наблюдения увидел, что женщина идет без чадры, а в руках несет безжизненное тело ребенка. Окровавленная головенка малыша неестественно откинута, ноги с руками плетьми свисают вниз.

Те, кто хотя бы понаслышке знают о шариате и что значит, когда в кишлаке женщина выходит навстречу «неверному» с открытым лицом, смогут меня понять.

Долину накрыла тишина, выстрелов нет с обеих сторон, и меня словно вытолкнуло из люка командирского танка. Иначе не могу объяснить свой поступок. Представь: двигаются навстречу друг другу русский офицер и мать с раненым ребенком на руках. Женщина прошла метров пятьдесят, а я преодолел за это время остальное расстояние и оказался у стен кишлака.

Мальчик лет двух с половиной — трех находился без сознания, но был еще жив. И я принял ребенка из рук в руки.

Развернувшись в сторону дороги и сделав несколько шагов, затылком ощутил, как с десяток душманов разглядывают меня сквозь рамки прицелов. Страха не было. В голове вертелась только мысль, чтобы, падая с простреленной башкой, не подмять под себя мальчонку. Для этого нужно стараться быть к стреляющим боком. С каждым шагом я поворачивал корпус, чтобы тело при падении по инерции повернулось именно так.

У дороги встретили меня глаза моих солдат.

Между танками стояли два бэтээра, на одном из которых в полный рост стоял незнакомый капитан. Потом сообразил, почему он так стоял. Таким образом прикрывал меня, выставлял себя «духам» напоказ, как белый флаг. На втором бэтээре сидел ротный техник прапорщик Кругляк и так же, не прячась за броней, наблюдал за происходящим.

Я подал ему ребенка: «Николай, мальчик должен жить». — «Понял, командир. Как раз еду в Баграм за хлебом. Сам доставлю».

БТР увез ребенка в баграмский медсанбат. Я сел на башню своего танка, подсоединил тангенту к шлемофону. Закурил. Кишлак молчал. За нашими спинами по дороге пошли КамАЗы и «бурбухайки». Выкурив сигарету, дал команду экипажам выносных постов продолжать выполнение задачи, а Рычкову, своему механику-водителю, велел возвращаться на заставу.

В тот день стрельбы на нашем участке больше не было. К вечеру Николай вернулся из Баграма и рассказал о том, как поместил пацанчика в медсанбат.

Когда он вошел с раненым мальчиком в приемное отделение, дежурная сестра вызвала врача, который сразу же отправил прапорщика в Чарикар. Дескать, здесь нет педиатрического отделения для детей, а в Чарикаре хорошие врачи. Таков, мол, порядок.

Кругляк с ребенком на руках сел в БТР и рванул в Чарикар, до которого было километров тридцать. В тамошней больнице местные врачи попрятались, а паренек в белом халате, назвавшийся санитаром, объяснил, что, поскольку мальчика привезли из Аминовки, его здесь не примут.

Аминовкой называли участок дороги до Калакана. Когда афганские водители проходили этот отрезок, ладонями проводили по лицу и говорили: «Аминь». Отсюда и пошло название, которое закрепилось прочно. За эту зону отвечала вторая рота нашего батальона. Как правило, именно здесь и были наиболее частые обстрелы колонн.

Так что было ясно, почему врачи не захотели принять ребенка. Кто знает, чей он? Вдруг его отец большой человек, а мальчик умрет в больнице? В этом случае душманы будут мстить всему персоналу. Тем более что Аминовка — это провинция Кабула, а Чарикар — столица Парвана.

Поняв, что и тут облом, разъяренный прапор снова вернулся в медсанбат. Молча вручив раненого ребенка той же сестре, снял с плеча автомат. «Ну ведь вам же сказали, что здесь не детская больница. Зачем нам лишние проблемы?» — пролепетала та.

На войне, как знаешь, человек не всегда способен принимать разумные решения — на это порой просто не хватает времени. Здесь же