раненый ребенок уже который час мотался с прапорщиком по пыльным дорогам, и жизнь его неумолимо угасала. А у Кругляка приказ: «Мальчик должен жить!»

Николай без слов шмальнул очередь в потолок приемного покоя. За стеклянной дверью отделения поднялась беготня, появлялись и исчезали испуганные лица персонала. «Засуетились!» — зло мелькнуло в голове прапорщика.

Открывается дверь, и в приемный покой входит утомленный подполковник. Окинул взглядом присутствующих и, наверное, многое понял. Осмотрел мальчонку и — «Срочно в операционную!»

Мальчика унесли. Военврач закурил, внимательно посмотрел на грязного, взмыленного прапора. «Потолок больше не дырявь. Не ты строил — не тебе ломать. Да и без этого стрельбы хватает. — Доктор смачно затянулся. — Результат узнаешь через час-полтора. Откуда привезли?» — «Из Калакана». — «Понятно. Иди и не шуми больше. И так мозги тут у всех набекрень. Все. Свободен».

Когда Николай мне это рассказывал, в его голосе чувствовалось огромное уважение к мудрому доктору.

Пристроив малыша, Кругляк поехал на склады решать свои вопросы, получил хлеб на батальон и часа через два заехал в медсанбат. Встретили его уже спокойно. Сообщили, что операция прошла успешно, мальчонка жив…

А утром к заставе подошли две афганские девочки — лет пяти и десяти. На всех наших заставах в Афгане, да, думаю, и не только там, у русского солдата был неписаный закон: приходящим детям давать либо кусок мыла, либо банку сгущенного молока или тушенку. Вот и я, услышав от часового о приходе детей, прихватил со склада пару банок сгущенки и вышел на внешний двор. Почти все афганские дети, чьи дома находились рядом с дорогой, довольно сносно говорили по-русски. Наши войска на тот момент находились в их стране уже седьмой год.

«Мы пришли узнать, где наш брат», — сказала старшая девочка.

Минут десять я разговаривал с детьми. Убеждал в том, что их братишку никто не увезет в Москву, что русские врачи его обязательно вылечат и он скоро вернется домой. Лица девочек буквально просветлели в момент, когда они узнали, что их брат находится у русских врачей.

Здесь, Максим, хочу сделать небольшое отступление. О доблести и профессионализме наших врачей в Афганистане все знали не понаслышке. Лично для меня это вообще отдельная каста, вызывающая огромное уважение. За время пребывания там я не раз был свидетелем их мужества, преданности своему делу, и прежде всего пациентам. Военный врач в любой момент готов пожертвовать собой ради них, если это понадобится.

Когда в 1986 году в Баграме рвались армейские артиллерийские склады и снаряды летали по гарнизону, как мухи, врачи военного госпиталя и медсанбата без устали выносили на себе раненых и тяжелобольных в безопасные места, которые находились совсем не рядом. То же самое происходило и в Пули-Хумри в августе 1988-го. Вообще, мне ни разу в жизни не довелось встретить трусливого врача.

Первое время девочки приходили почти каждый день. Затем стали наведываться реже. Присаживались метрах в ста от заставы и ждали вестей.

Когда Кругляк бывал в Баграме, он справлялся о здоровье нашего маленького друга, передавал для него фрукты. Мы все за него очень переживали. Месяца через полтора я заехал туда навестить друзей-разведчиков и «противотанкистов», как любили себя называть ребята из противотанковой батареи. На обратном пути заскочил в медсанбат, узнать, как себя чувствует парнишка.

Весь экипаж выбрался из танка, увидев у командира на руках смеющегося «бачонка», который пытался стащить с меня шлемофон. Каждый солдат брал мальчишку на руки, подбрасывал и целовал в голову или щеку.

«Ладно, хватит лобзать пацана. Ехать пора», — сказал я, и машина с гордо задранной пушкой взяла направление в сторону Аминовки.

Остановившись напротив кишлака, где принял раненого парнишку, я вынул из ящика командирского ЗИПа сигнальный пистолет и «повесил» над домами ракету белого огня. После этого спрыгнул на землю, принял от экипажа ребенка и поднял над головой, показывая наверняка наблюдавшим из кишлака за танком душманам, с чем мы прибыли. Усадив на плечо, стал медленно спускаться по тропе, ведущей к кишлаку.

Оттуда навстречу высыпала ватага мальчишек и девчонок разного возраста. За ними вышли несколько женщин. Дружной гурьбой побежали нам навстречу, подталкивая друг друга. На этот раз я постарался далеко от дороги не отходить.

Не добежав до нас метров тридцать, ребятишки пропустили вперед женщину, судя по всему, ту, которая полтора месяца назад отдала мне мальчика. За ней выступили два существа, покрытые чадрами. При виде их мне почему-то вспомнился Петруха из «Белого солнца пустыни» с его фразой: «Гюльчатай, открой личико». Стало не по себе. На этот раз АК был со мной. Я опустил мальчика на землю, и он побежал к матери.

Я же остался на месте. Не для того, чтоб услышать слова благодарности. Просто, стоя лицом к людям в чадрах, было больше вероятности остаться живым. Война есть война. И первым показывать свою спину в мои планы не входило. Восток — дело тонкое.

Но, слава Богу, как только мальчик с разбегу уткнулся в ноги матери, та схватила сынишку в охапку, развернулась, и вся эта галдящая орава покатилась назад.

Убедившись, что я их больше не интересую, полубоком выхожу к машине и в который раз с удовлетворением замечаю, как грамотно мои парни ведут наблюдение за местностью. Командир танка Гена Додонов, как всегда, каждому члену экипажа определил сектор наблюдения. И все они прикрывали меня. Лучших солдат и желать не надо.

Вернувшись на заставу, я с головой ушел в ее обычный и в то же время порой совершенно непредсказуемый быт, практически забыв и думать об афганских детях, — своих забот полон рот. Прошло три дня. Примерно около шестнадцати часов вдруг вздрагиваю от дикого крика часового первого поста: «Дежурный!!! «Духи»!!! Человек пятнадцать на бортовой машине! Встали на дороге напротив заставы!»

Я влетел на первый пост. Да, забавно: такого еще не видел. Их машина остановилась аккурат на спуске к нашей заставе, перегородив въезд. Из кабины ЗИЛа вышел человек.

Я даю команду: «Дежурный! Расчет к миномету, остальным наблюдать в своих секторах. Дежурный экипаж — к бою! Каленов за старшего! Я пошел».

Сунув в карман трофейный «вальтер», выхожу к парламентеру. Увидев меня, тот двинулся навстречу. За ним из кузова спрыгнули еще двое с автоматами в руках и пошли следом — чуть поодаль.

«Экий породистый», — подумал я. Чисто выбритые щеки, бородка словно тушью подведена. Прямой, уверенный взгляд из-под строгого разлома бровей. Глаза резанула морозная белизна носков. До этого я вообще афганцев в носках не видел. А сам тем временем в кармане снял