— Нет, — вздохнул Сарабиан, — пожалуй, чтонет. Мы, тамульцы, вечно балуем своих детей, а в знатных семьях этот процессдоведен до крайности. Материон — средоточие имперской политики, и когда молодыетамульцы поступают в университет, они обязательно вмешиваются в политику, какправило самого радикального толка. Ранг и положение их семей защищают их отпоследствий излишеств юношеской восторженности. Я и сам, будучи студентом, отличалсябунтарскими наклонностями и даже возглавлял несколько выступлений противправительства моего отца. — Император слабо улыбнулся. — Менярегулярно арестовывали по меньшей мере раз в неделю. Правда, в темницу меня таки не бросили, как бы я ни величал своего родителя. Я изо всех сил старалсяугодить за решетку, но полиция не пожелала пойти мне навстречу.

— Отчего это тебе так хотелось угодить в тюрьму? —смеясь, спросила она.

— Молодые аристократки просто обожают жертвполитического произвола. Я имел бы оглушительный успех, если бы провелнесколько дней за решеткой.

— Но ты, кажется, женился еще ребенком? —отозвалась она. — Разве женатому человеку пристало думать о том, какойуспех он может иметь у женщин?

— Когда я и моя жена были еще совсем молоды, мы почтидесять лет не разговаривали друг с другом, а кроме того, наличие восьми другихжен делает само понятие супружеской верности поводом для смеха. — Тут вголову Сарабиану пришла другая мысль. — Интересно, смогу ли я уговоритьКааладора принять пост в моем новом правительстве?

— Бывает и хуже. В моем правительстве есть человек поимени Платим, он — вор, да еще куда большего размаха, чем Кааладор. —Элана бросила взгляд вдоль укреплений и увидела, что к ним идет Миртаи. —Удача?

— Трудно сказать, — пожала плечамивеликанша. — В здание мы проникли легко, но того, что искали, так и ненашли. Стрейджен и Кааладор собираются навестить университет и поговорить кое скем из ученых.

— Неужели ими вдруг овладела жажда знаний? —легкомысленно осведомился Сарабиан.

— Вот уж вряд ли, дорогуша, — отвечала Миртаи.

— Дорогуша? — переспросил он, не веря собственнымушам.

— Но ведь ты и вправду очень милый, Сарабиан. —Золотокожая великанша ласково погладила его по щеке. — Сегодня ночью яузнала, что воры, заговорщики и прочие негодяи испытывают друг к другу весьматеплые чувства. Ты сговариваешься с нами, чтобы разогнать полицию, а значит, иты теперь один из нас. Стрейджен хочет побеседовать со знатоками архитектуры.Он подозревает, что в здании министерства могут быть потайные комнаты, инадеется, что в какой-нибудь библиотеке обнаружатся первоначальные чертежиздания. — Она искоса, лукаво взглянула на императора и добавила: — Воттакую штуку, стал-быть, они и замыслили, дорогуша.

— Ты уверен, Сарабиан, что хочешь ввести Кааладора всвое правительство? — осведомилась Элана. — Похоже, его говорпередается, как зараза. Дай ему год-два, и вся резиденция будет называть тебя«дорогуша».

— Что ж, я предпочел бы это слово многим другимпрозвищам, которыми меня награждали в последнее время.

Спapxoк и его друзья покинули Кирон ранним утром следующегодня и направились на восток мимо обширных золотистых полей зреющей пшеницы.Холмистая местность постепенно переходила в широкую долину, где реки Пела иЭдек сливались на границе между Эдомом и Кинезгой.

Спархок скакал впереди отряда, держа на руках Флейту.Девочка этим утром держалась непривычно тихо, и, после того как миновали часадва пути, Спархок наклонился и заглянул в ее лицо. Ее пустые глаза смотрели вникуда, застывшее лицо было лишено всякого выражения.

— В чем дело? — спросил он.

— Не сейчас, Спархок, — жестко ответилаона. — Я занята.

— Афраэль, мы подъезжаем к границе. Может быть, намстоит…

— Оставь меня в покое. — Она уткнулась лбом в егогрудь и недовольно хмыкнула.

— Что случилось, Спархок? — спросила Сефрения,подъехав к ним.

— Афраэль не хочет говорить со мной. Сефрениянаклонилась и изучающе взглянула в лицо Флейты.

— Ах вот оно что, — проговорила она.

— Что именно?

— Оставь ее в покое, Спархок. Она сейчас где-то еще.

— Сефрения, впереди граница. Так ли уж нам необходимоистратить полдня на разговоры с пограничной стражей?

— Похоже, что другого выхода у нас нет. Дай-ка мне ее.

Он поднял полусонную малышку и устроил ее на руках сестры.

— Может быть, мне и без ее помощи удастся перенести насчерез границу. Я уже знаю, как это делается.

— Нет, Спархок. Ты еще не готов к тому, чтобы делатьэто самостоятельно, и мы решительно не хотим, чтобы ты ставил опыты на свойстрах и риск. Придется нам пересекать границу без помощи Афраэли. Кто знает,сколько еще она будет занята.

— Случилось что-нибудь важное? Я имею в виду — можетбыть, Элане грозит опасность?

— Не знаю, Спархок, и не хочу беспокоить Афраэль толькодля того, чтобы это выяснить. Даная позаботится о своей матери. Тебе остаетсятолько довериться ей.

— Знаешь, все это крайне сложно. Хотел бы я знать,долго ли надо привыкать к мысли, что ее целых три — и все они одна и та же?

Сефрения непонимающе взглянула на него.

— Афраэль, Флейта, Даная — все они одна и та же личность,однако они могут быть в двух и, насколько я знаю, в трех местах одновременно иделать разом два-три разных дела.

— Верно, — согласилась она.

— И тебя это нисколько не беспокоит?

— А тебя беспокоит, что ваш эленийский Бог знает все,что думают все люди в мире — причем одновременно?

— Ну… пожалуй, что нет.

— Так в чем же разница?

— Сефрения, он — Бог.

— Она тоже, Спархок.

— Мне кажется, это не одно и то же.

— Ты ошибаешься. Скажи остальным, что мы будемпересекать границу самостоятельно.

— Они захотят узнать почему.

— Ну так солги им. Бог простит тебя — по крайней мере,один из них.

— Знаешь, когда ты в таком настроении, с тобойсовершенно невозможно разговаривать.

— Ну так не разговаривай. Именно сейчас я предпочла быобойтись без разговоров.