— А знаешь ли, где он сейчас?

— В порубе владимирском, — Любим заметил скрытую горечь в ее голосе.

— А откуда тебе то известно, коли вы только прибыли, — сощурился Всеволод.

— Челядь твоя, светлый князь, на дворе болтает.

— Ох, уж эта челядь, — покачал головой князь, вызывая поддерживающие смешки. — Отец твой ворога моего прятал?

— Прятал.

Любиму хотелось рвать на себе волосы от досады.

— Прятал, — повторила Марья, — он говорил князю Ярополку, чтоб тот бежал дальше, к половцам или в Чернигов, милости сродника Святослава просить, а князь его не слушал.

— Почему?

— Ему меньшие бояре помочь обещали, князь им верил, — при этом Марья безошибочно выхватила из пестрых рядов гостей Горяя, устремляя на него ненавидящий взгляд. — Вот он беглому князю помочь обещался.

— А воевода наш, — князь указал на Любима, — прятать Ярополка помогал?

— Нет, — не поворачивая головы, ответила Марья. — Любим Военежич нас на торгу изловил и грозил во Владимир вывезти, коли Ярополка не выдадут, а отец не мог, не в его воле было. Горяй с дружками князя Ярополка прятали.

— Крест в том можешь поцеловать?

— Могу.

— Обманули они ее, — вскочил с лавки и Горяй, — она в полоне сидела и не ведала, что ее отец с этим творили.

— Задурил девке голову, — поддакнул Якун, — вот и выгораживает.

— Ладно, не об том сейчас речь, — отмахнулся князь, — девку надобно замуж выдать. Так? — он устремил на Марью хитрый взгляд.

— Так! — одобрительно заорали гости.

— Я теперь, считай, ей вместо отца, на моем попечении дева сия. А долг отца — девку замуж выдать. Скажи, Марья Тимофевна, который твой жених, а то мы никак не разберем, — Всеволод прыснул от смеха, и гости подхватили мощной волной, сотрясающей стены гридницы. — На кого укажешь, с тем и повенчаем, вон у нас и отче Феофан пожаловал.

Старичок-священник, прихрамывая на одну ногу, не глядя ни на кого, проковылял к столу и присел на краю лавки, чинно сложив руки на животе. Марья испуганно захлопала ресницами.

Сердце Любима сжалось в болезненный комок. Сейчас она скажет — ни один из них, и князь выдаст ее в награду Горяю, а может и сама Горяя выберет, она ведь не слышала слов Отрадки и не знает, какая ей беда грозит.

— Нельзя девку неразумную спрашивать! — заволновался, однако, и «петух».

— Правильно, Военежич прохода ей не давал, — продолжал подпевать Якун, — все целоваться лез, а сам блудницу по ночам к себе водил, нельзя такому волчище овечку невинную отдавать.

— За собой бы следил, — сжал кулаки Любим, желание вмазать сотнику становилось невыносимым.

Марья молчала, упрямо прикусив нижнюю губу.

— Послушай, девонька, старика, — вдруг поднялся Путята, оглаживая седую бороду, — загубишь ты себя с Любимкой. Зять это мой бывший. Бесплоден он, Бог ему семени не дал, дочь мою обрюхатить не сумел, а сына нажить хотелось, вот и заставил Купаву под Давыда Сироту лечь, чтоб понесла…

Любиму почудилось, что вкруг него скачут черти, с лицами убиенного им Давыдки, смазливенькие, женоподобные, и жалобно пищат: «Не дал мне покаяться, так вот тебе, получай! Каяться, каяться, ка-ять-ся!»

— Сам жене приказал, горлицу мою во грех вогнал, а когда над ним на пиру насмехаться стали, так не выдержал да пьяным домой побежал, и полюбовника придушил. А кровиночка моя уж брюхата была, да с перепугу плод скинула. Пуста стала, в монастырь пришлось отдать. Подумай, нужен ли тебе такой греховодник, ежели он и при тебе, невесте, не стесняясь, блудниц под себя клал, какова жизнь с ним будет? — Путята воодушевился своей проповедью и, аки праведники на иконах, молитвенно сложил руки.

Черти засмеялись тонко и противно. Любим потер виски, по спине обвалом бежал пот, пальцы мерзли. Марья стояла белая как вороножские меловые холмы.

— Ну вот, Марья Тимофевна, решайся — каков тебе жених надобен, — мрачно произнес князь: — По воле твоей сделаю.

Любим заметил, что у Мрьяши дрожит рука.

— Врет он, все не так было, — только и смог он сказать ей.

— Я за Гореслава Светозаровича (из груди Любима вырвался легкий стон) … — Марья вдохнула побольше хмельного воздуха, — не пойду. Иуда он и враг отцу моему. За Любима Военежича хочу, — она упрямо вздернула носик.

Всеволод усмехнулся. У Любима перед глазами остановилось кружение, черти сгинули.

— Ой, дура девка! — вырвалось у Путяты. — На смазливое лицо клюнула, себя сгубила.

— Я мужу своему, — смело посмотрела Марья в глаза старому боярину, — каждый год по сыночку рожать стану, чтобы дочь твоя, прелюбодейка, в монастыре крепче каялась, да языки, ложь изрекающие, отсохли.

Тишину разрезал задорный смех Всеволода.

— Отче, веди их венчаться, — отсмеявшись, махнул он рукой отцу Феофану.

Любим надеялся, что Марья поворотит на него взгляд, улыбнется, согреет теплым взглядом, затянет в омут колдовских глаз, но девушка, опустив голову, снова погрузилась в себя. Она пожалела его сейчас, спасла от позора. Она добрая, всех жалеет: Ярополка, родителей, подружек, старика Куна, облезлого кота, теперь вот и Любима. От того и лошадей потравить не смогла, что больно жалостливая. Но Любиму, постоявшему на краю пропасти, жалости было мало, ему хотелось любви…

Громко хлопнула тяжелая дубовая дверь, это Горяй вылетел из гридницы, обжигая на прощание Любима ненавидящим взглядом.

— Эй, проводите рязанского боярина домой подобру- поздорову, — весело крикнул князь, продолжая забавляться всем происходящим, — да полон ему не отдавайте. Велите, пусть девок на половине княгини разместят, а отроков в горницах у трапезной. Дорогими гостями будут.

— Ах, княже, послушай старика, на свете долго живущего, — заговорил ветхий старец, сидящий по левую руку от Путяты, Любим признал в нем Михея, двоюродного деда бывшей жены, — худо это — за добро злом платить, — старик укоризненно покачал головой.

— Где ж ты, старче, зло усмотрел? — небрежно бросил Всеволод, откидываясь на лавке.

— Рязанец тебе ворога добыл, а ты ему девки пожалел. А этот, — старик костлявым пальцем указал на Любима, — наказ твой не выполнил, а ты ему милость свою оказываешь. Уж не обидься, княже, но какой слух пойдет о тебе — что милости твоей можно добиться и не исполнив веленого?

По углам заскреблась тишина, все ждали ответа Всеволода. Любим невольно заслонил плечом Марьяшу, отдавать обретенную невесту он не собирался.

— Видишь ли, старче, — ухмыльнулся молодой князь, показывая крепкие белые зубы, — я свое детство по воле братца в Царьграде провел[63], слыхали наверное? А там бояре царегородские меня подучивали — во всем прибыток искать. Какой прибыток мне будет, коли я девку рязанцу отдам?