Первый взгляд. Первое слово. В них тогда была лишь жалость, и Эйкке передергивало так, что он забывал о боли. Кажется, потому и рванул к Протею, чтобы доказать, что хоть чего-то стоит. А ведь был уверен, что после плена навсегда избавился от подобной потребности, которая и стала его причиной. Люди умеют выбивать любые наносные эмоции, оставляя лишь желание выжить. Правда, у кого-то отказывает и оно.

К Эйкке это не имело отношения. Он хотел жить и жаждал свободы так, что сумел восстать из пепла, когда не было совсем никакой надежды. И не думал, что одно лишь слово способно сжечь заново — так, что никакой Тидей уже не откачает.

Зачем ему Касси? Ну ведь нет ни единого сомнения в том, что без нее в его деле будет проще и спокойней. Ксандр не бросит его на полпути, а может, еще и обрадуется, что подруга отныне в безопасности и не надо тратить сипы на ее оберегание. Цель ясна: найти кровь перламутрового дракона. У доктора Медомая их ждала неудача, но это лишь первая попытка. С силой Эйкке и умом Ксандра они обязательно выполнят свою задачу, в этом не было ни единого сомнения. А Касси с ее жалостливостью и неприятием драконов могла только мешаться под ногами и отвлекать их внимание на посторонние вещи, грозя нарушить все планы. Сама сказала, что пользы от нее никакой, и даже Ксандр был с этим согласен. А значит, ее обиду следовало принять как благодеяние и благодарить за нее Создателей.

Почему же Эйкке хотелось обернуться драконом и напасть на них, не жалея себя и ни капли не страшась их гнева?

Для чего они привели его в дом дорра Леонидиса? Разве мало было в Авге других купцов — более удачливых и богатых, нежели отец Касси? Эйкке вообще не был уверен, что драконьим зельем можно торговать, раз уж ящеров дозволено содержать исключительно на Арене. А вот словно затмение какое-то нашло. И теперь Эйкке не сомневался, что это были проделки Создателей.

Знали они, к кому вести Эйкке. Понимали, что Касси не бросит в беде и откроет перед ним новые возможности. Так и вышло, и теперь Эйкке искал вовсе не неведомое зелье, у которого помнил лишь запах, а кровь перламутрового дракона, получив ко всему прочему уверенность в том, что рано или поздно он добьется цели. А без Кассиной настойчивости так и плутал бы впотьмах, теряя с каждым днем надежду и чувствуя лишь собственную никчемность.

Вот только иной интерес к дорини Кассандре никак не входил в планы Эйкке. И в потребности видеть ее каждый день он совершенно не нуждался. И непреодолимого желания дотронуться до ее пальцев он вообще не хотел. Не сейчас — и не с ней! Ведь ясно же, что все ее внимание к нему — исключительно из-за выдуманной сестры. И что даже помочь она хочет не ему, а своему брату. И что она ненавидит драконов, а он именно тот, в ком она не признает человека и к кому никогда не почувствует подобного же интереса.

Эйкке твердил себе это каждую ночь. И каждый день все равно искал с Касси встречи, оправдываясь тем, что она нужна ему для дела, и оттаивая душой под ее теплым взглядом.

Вероятно, богам было очень забавно за ним наблюдать. Да еще и подбрасывать раз за разом ситуации, из которых Эйкке не мог вывернуться. Как письмо от Кассиной матери. Как поиск лекарств — вдвоем в аптеке. Как этот рассвет, когда сам Энда дернул Эйкке за язык позвать Касси наверх. Как на обратном пути разлив вырвавшейся из застенья реки и растерянность Ксандра, не способного с поврежденной ногой помочь подруге перебраться на другую сторону.

Эйкке понадобилась пара секунд, чтобы принять решение и подхватить Касси на руки. Он же тогда еще не знал, что такое девичье тепло у самого сердца и аромат девичьих волос, напрочь сбивающий любые мысли. Как умудрился не навернуться на скользких камнях с совершенно пустой головой, Эйкке до сих пор не понимал.

Словно пробившиеся сквозь человеческую ипостась крылья помогли. И только было отчаянно жалко, что ручей так быстро закончился.

Показалось ему или Касси потом всю дорогу выглядела притихшей и замечтавшейся? И отвечала невпопад, и отводила глаза, когда случайно встречалась с ним взглядом?

Эйкке понятия не имел, как нужно вести себя с юными девицами: не до того в последние годы было. Но сам просто млел от подобных мелочей и не желал думать о том, что однажды все это обязательно закончится.

Вот оно и закончилось. А Эйкке совершенно не знал, что делать дальше.

— Сидишь? — раздался от двери усталый голос, и Эйкке напрягся, понимая, что не услышит сейчас ничего хорошего. Тидей не признавал слабости, а Эйкке, кажется, разочаровал еще и его. — Ну сиди, сиди. Может, цыплят высидишь: будет хоть чем поужинать.

Эйкке пошевелился, недовольный напраслиной.

— Зайца еще давешнего не съели, — напомнил он. — А если мясо надоело, в погребе рыбы полно. Пожуй — авось и подобреешь.

Снабжение их компании провизией лежало на Эйкке: Тидею было запрещено покидать территорию Арены, а выдаваемой ему положенной крупы и яиц едва хватало на одного: энитос не особо беспокоился о сытости собственных ссыльных.

— Рыбу я твою новенькому скормил, — бросив на пол промокшую сумку и тяжело опустившись на лавку, сообщил Тидей. — Парня неделю голодом морили, прежде чем он цепь позволил на себя надеть. А остатки зайца Тайре отдал, а то совсем затосковала дивчина: так и до беды недалеко.

Эйкке тряхнул головой, избавляясь от ненавистных угрызений совести. Как будто он был виноват в том, что не может прямо сейчас освободить ребят из неволи. Или в том, что ему повезло не сдохнуть в последнем бою, а попасть к Тидею и теперь наслаждаться свободой, в то время как другие драконы мучились в цепях и с ужасом ждали каждого нового утра. Или в том, что расклеился, по сути, из-за ерунды, хотя рядом была настоящая беда. Кажется, на это Тидей и намекал?

— Принесу. Сегодня же. Все равно Ксандр нынче занят, поэтому не выгорит ничего. Вот и займусь охотой, — пообещал Эйкке, однако с места не двинулся, и Тидей хмыкнул.

— Сам только не выгори, — посоветовал он. — Ребятам больше не на кого надеяться: уж слишком редко наша уважаемая стража ошибается.

Эйкке незаметно стукнул кулаком по стене. Одна такая ошибка, когда после боя стража списала его со счетов и велела Тидею сжечь бездыханную драконью тушу, подарила Эйкке вторую жизнь. Прямо у разведенного костра закончилось действие временно вернувшего ему истинную ипостась зелья, и Эйкке застонал от новой невыносимой боли, чем привлек внимание своего могильщика. Тидей крепко рисковал, решившись под покровом ночи не добить умирающего драконыша, а отволочь его в свою каморку, чтобы попытаться там выходить, но боги любят смелых, а потому не позволили страже обнаружить его обман ни в тот же день, ни в последующий год, когда Тидей представлял Эйкке своим осиротевшим племянником, испросив ему приют у себя под боком. Это, конечно, было против правил, но лишние руки в хозяйстве страже совсем не показались лишними, а дополнительных денег и еды Тидей не требовал, так что участь Эйкке была решена. Он, подобно своему спасителю, сделался смотрителем пленных драконов.

Смотритель, правда, было слишком гордым названием для Тидеева занятия. Он лишь чистил клетки, разносил будущим боевым единицам еду и ухаживал за теми, кто становился совсем плох. Некоторые из них якобы совсем загибались, перекочевывая с помощью Эйкке в тайную пещеру, обнаруженную им за Авгинским лесом во время охоты. Сейчас там обитало уже трое его соплеменников, внешность которых была чересчур вызывающа для помощи Эйкке в его деле. Совершенно желтые глаза Турме, голубые локоны Элийны и розовые кудри Хейды могли с ходу погубить и их обладателей, и того, кто оказался бы заодно с ящерами, получившими желанную свободу, но не способными принимать первозданный лик. Без него они не могли вернутся в Драконью долину. А Тидей не мог опоить усыпляющим зельем и вызволить сразу всех пленников: во-первых, на него нужно было немало денег, а заработок младшего смотрителя Арены оставлял желать лучшего. Во-вторых, неожиданная гибель даже двух-трех драконов вызвала бы подозрение, а то и панику: подняли бы на ноги полицию, вышли на Тидея, разыскали освобожденных им ребят — и дальше все вернулось бы на ту самую Арену, с которой все и началось, но только в другом статусе. В-третьих, ключи от цепей, приковывающих узников к стенам их темницы, были только у Главного смотрителя Арены, и он размыкал их исключительно на мертвых своих жертвах. Но даже случись чудо и пади оковы к ногам пленников, далеко бы они ушли, голодные и обессиленные? Каждые четыре часа местная стража совершала обход подвалов и немедля подняла бы тревогу, исчезни хоть один из заключенных.