(по Лескову). Это надо использовать! Я позволю себе предложить вашему вниманию этот номер.

Музыканты начинали за кулисами играть песню «Бродяга». Под шквал аплодисментов появлялась Ляля Черная. Она шла по центральному проходу зрительного зала и пела: «Ой, расскажи, расскажи, бродяга…» Зрительный зал ревел от восторга и забрасывал ее цветами. Ляля поднималась на сцену, а я, до того скромно стоявший в кулисе, накидывал ей на плечи шаль и обращался со словами Голована (героя «Очарованного странника» и «Грушеньки»):

– Все-то у тебя есть, красавица, и красные «косачи» (указывая на красные цветы у нее в руках), и синие «утицы» (подаренный кем-то букет незабудок), а вот «белых лебедей-то» и нету, – и я преподносил Ляле-Грушеньке букет белых хризантем. – Не ты ли землю и небо сотворила?! Краса, природы совершенство! Пройдись, лебедушка.

И Ляля медленно начинала танцевать «Цыганскую венгерку». На сцене стояла старая, круглая афишная тумба (москвичи помнят такие), на которой, меняя друг друга, появлялись афиши-плакаты выступающих на сцене артистов. Ляля, постепенно набирая темп, дотанцовывала до этой тумбы. Музыка продолжала набирать темп, и из-за тумбы в танце выбегала Роза, успев воткнуть в волосы Лялин цветочек и накинув на плечи Лялину шаль, которая только что была в руках у цыганской «легенды». Потом мы вместе пели цыганские песни, а Роза танцевала «Сарэ патря». Вот таким номером несколько летних сезонов мы работали в этом уникальном шоу.

Свой последний в жизни концерт Ляля Черная вместе с нами играла в «Эрмитаже», ей стало плохо. Она, задыхаясь, принимала свой «тэофедрин». Я вызвал «скорую», ее увезли в больницу, где она вскоре и умерла. Мы с Розой были в это время на гастролях. Позвонила Женя Якулова (жена нашего «Паганини» – А. Якулова), которая тогда работала референтом зам. министра культуры Флярковского.

– Петя, умерла Ляля. Театр «Ромэн» на гастролях, театр имени Ермоловой, где много лет работал Н. П. Хмелев, на гастролях, МХАТ, где работал М. М. Яншин, – на гастролях, сына Лешку найти не можем. В общем, хоронить некому.

Ляля Черная на сцене театра «Ромэн»

Мы рванули в Москву. Хоронить надо было на Новодевичьем, но статус не дозволял – Ляля Черная была всего лишь заслуженной артисткой, а не народной. Мы с Женей не смогли пробить эту брешь. Надо было что-то думать, и я, на свой страх и риск, принимаю решение о кремации и временном, до приезда всех, захоронении праха в Донском колумбарии (думаю, что взял грех на душу – цыгане так никогда не поступали). Жене все же удалось в одной из газет напечатать некролог, в министерстве дали на похороны 80 рублей. Отпели Надежду Сергеевну в Хамовниках, и я повез ее в театр «Ромэн» – попрощаться со сценой. В театре шел дневной спектакль еврейского театра, арендовавшего помещение на время наших гастролей, и нас в театр не пустили.

Кто бывал в «Ромэне», помнит, наверное, что рядом с главным входом есть дивная приступочка из красного мрамора, вот туда мы и водрузили гроб. Страшно было подумать, что легендарная Ляля Черная вот так тихо и незаметно уйдет в последний путь. Мы открыли крышку гроба. Стали подходить люди, останавливались на Ленинградке автомашины: – Кого хоронят?

– Артистку Лялю Черную.

Мы подняли гроб и понесли по Ленинградке на руках до Белорусского моста. Кавалькада машин с зажженными фарами, постоянно сигналя, медленно двигалась за гробом… Такая артистка не должна была уйти из жизни незаметно! Огромная толпа провожала своего кумира в последний путь. Ляля Черная навсегда осталась в наших сердцах и памяти как воистину народная артистка России…[34]

Лялю Черную похоронили вместе с мужем Николаем Хмелевым в «Вишневом саду» – той части Новодевичьего кладбища, где лежат знаменитые мхатовские актеры.

Главный цыган страны[35]

«Милая, ты услышь меня,

Под окном стою я с гитарою…»

Из репертуара Н. А. Сличенко

Он – цыган, сын овеянного легендами народа, в глубокой древности ветром скитаний разбросанного по всем странам. Он поет – и вы приобщаетесь к самому сокровенному, прекрасному и драматическому в истории цыганского народа. Исключительная вокальная одаренность Николая Сличенко, развивающего тысячелетние песенные традиции народа, подкрепляется его трепетным, благоговейным отношением к песне как к народной святыне, как к немеркнущему наследию прошумевших по земле поколений предков. Ни вокалу, ни музыке Сличенко никогда профессионально не учился, но его не выразимое словами сценическое обаяние, синтезирующее таинственную, почти мистическую прелесть цыганского искусства, гражданскую мудрость большого мастера и глубокую человечность, поистине уникально. Ему рукоплескали благодарные зрители многих стран – от Индии до Америки, критики не находили слов для точной оценки феномена Сличенко. После выступления на сцене знаменитой парижской «Олимпии» французские критики писали о нем: «…Он красив – то полон буйной страсти, то сдержан, словом, настоящий цыган из легенды».

Николай Сличенко. Фото с обложки одной из первых пластинок

Во время гастролей в Японии (единственной стране в мире, где не живут цыгане) обычно сдержанные зрители Страны восходящего солнца устроили Сличенко бурную овацию, а одна дама после пропетой артистом песни на… японском положила к его ногам раскрытый веер – знак особого внимания и уважения.

По окончании гастролей японцы еще долго помнили господина «Оци Церни», как прозвали они на свой самурайский лад певца.

А каких только умопомрачительных историй не сочиняли о нем наши поклонники! Одни уверяли, что в Венеции туристам показывают канал, в котором якобы тонули два певца – Карузо и Сличенко, другие – что в Париже после концерта восхищенные французы несли его на руках до Триумфальной арки…

У всякого таланта своя судьба, сам по себе он далеко не всегда гарантирует его обладателю успех в избранном деле, а тем более славу. Силу таланту, глубину и масштабность, благородство и человечность придают личные качества. Они и только они вершат судьбу…

Николай Алексеевич Сличенко (р. 1934) вырос в большой цыганской семье, где кроме него было еще четверо детей. Его первые впечатления, точнее потрясения, связаны с войной, временем, полным тревог и лишений. Во время войны умерла от голода бабушка, терпели тяжелую нужду родители, братья и сестры. На всю семью была одна фуфайка, в которой маленький Коля выходил в холода на поиски дров. Каждая деревяшка ценилась на вес золота, ведь ею можно было растопить огонь и согреться. Однажды семилетний мальчик помогал соседскому пареньку рубить дрова и неожиданно увидел, как тот собрался