Долгие десять секунд я чувствую на себе его взгляд, а потом он уходит. Обретя вновь возможность говорить, я обращаюсь к Мелинде:

– Так вот что вы обо мне думаете?

– Милая, я-то тебя знаю. – Она кивает за плечо. – А они – нет. Я не стану тратить время, пытаясь их переубедить – люди слышат только то, что хотят слышать. – Это горькая правда, которую я вынуждена проглотить. Нелегко мне придется в следующем году. Я виновата в своем кровном родстве, и эти люди презирают Романа Хорнера не потому, что он начальник. Их притесняют и уже довольно долго.

Собирая пустые контейнеры, я чувствую подступающие от стыда слезы и киваю.

– Тебе тоже урезали зарплату? – спрашиваю я и вижу ответ еще до того, как Мелинда успевает открыть рот.

– Да, несколько раз. – Она не поднимает на меня глаза. – И сегодня тоже.

– На сколько?

– Всего на полчаса.

Перед тем, как раздается звонок, и лента приходит в движение, я успеваю прошептать следующий вопрос:

– Ты рассказывала людям, что мы с Шоном встречаемся?

– Да брось, это и так очевидно, – отвечает Мелинда с явным сочувствием в глазах. Я понимаю, что она говорит правду, и не спорю.

Итак, весь завод теперь точно знает, что я дочь хозяина, а если они раньше не слышали, то теперь в курсе, что к тому же я трахаюсь со своим руководителем.

Чудненько.

Я и не рассчитывала, что благодаря отцу окажусь на каком-то особом положении, но уж точно не ожидала, что из-за этого подвергнусь нападкам. Горькая правда в том, что Вивика устроила заварушку из-за безысходности своего положения. Точно не знаю, но ей, видимо, нужна эта работа и явно были нужны дополнительные часы. Судя по ее реакции, она на них рассчитывала. Мелинде тоже нужны эти полчаса, потому что она только что определила свою мать в дом престарелых, и на ее плечи частично легла оплата ежемесячных расходов. Ее муж – маляр и часто перебивается случайными заработками, чтобы покрыть отсутствие постоянной зарплаты. Они все полагаются на этот завод, на Романа Хорнера.

Тут я вспоминаю о Сельме и снова пытаюсь сдержать слезы. Через несколько часов смогу выпустить пар. Но время – вот, что выводит меня из строя. Секунды, минуты тянутся, сдавливая шею невидимой цепью. Шон не раз появляется на этаже – явно, чтобы проведать меня, но не приближается. Просто разговаривает с остальными работниками и следит за работой конвейера. Я на него стараюсь даже не смотреть. Мелинда продолжает с того места, на котором ее прервали, и заканчивает рассказ о завтрашнем мероприятии – благотворительной акции в церкви.

Но когда рабочее время подходит к концу, я измотана и физически, и морально. Стоит мне оказаться на парковке, как появляется страх.

Шон уволил Вивику? Если так, то поджидает ли она меня, чтобы выместить свой гнев? Безусловно, она знает, что я никак не связана с ее урезанной зарплатой. Но это если мыслить рационально, а сердитые люди не всегда включают логику. Видит бог, когда Вивика уходила, в ее поступках совсем не было логики.

А если она искренне верит, что это моя вина? Я иду прямиком к своей машине, как вдруг меня окликает Мелинда. Я не хочу подвергать ее риску. Но, по правде говоря, она как раз из тех женщин, что рискнули бы встать на мою защиту. Мелинда подтверждает мою мысль, пытаясь догнать меня на парковке.

– Милая, погоди. Я пойду с тобой.

– Я в порядке, до завтра, – кричу я через плечо, и мне удается отделаться от нее, минуя пять рядов машин. Вивика, без сомнений, из тех, кто «порежет сучку», и я ускоряю шаг. Как только я сажусь за руль и запираю двери, то начинаю рыдать как ребенок. Ненавижу чувствовать себя такой слабой. Ненавижу, что приходится сомневаться, смогла ли бы я защитить себя, если бы на меня напали. Ненавижу то положение, в котором оказалась из-за того, что я – дочь Романа. Не важно, говорила ли я или умолчала, что являюсь его отпрыском. Кто-то все равно бы узнал, и скрывать эту информацию тоже было бы неправильно. Неужели все считают, что он приставил меня шпионить за ними? Безумие какое-то.

В сумке звонит телефон, но я не достаю его, зная, что это Шон.

Сзади включаются фары, и я смотрю в зеркало заднего вида, заметив, что Шон сидит в «Нове» и смотрит на меня. Он ждал и увидел, как я плачу.

Отлично.

Довольно с меня. Я резко отворачиваюсь и вытираю лицо, Шон выходит из машины и собирается идти ко мне. Я качаю головой, решительно отказывая ему в этой привилегии, и завожу машину. Я резко уезжаю с парковки, чувствуя, как сходит на нет стыд и начинает закипать гнев. Я не злюсь на Шона, но не хочу встречаться с ним, пока меня обуревают противоречивые чувства. Столкнется с моим помешательством, когда сам его заслужит. Сегодня Шон поступил так, как требует его должность, но вымещать на нем злость я не буду, не с таким диапазоном чувств. Он едет за мной и оставляет, только когда я сворачиваю на дорогу к дому, и я ему за это признательна.

Когда я подъезжаю к дому, меня встречает пустая дорожка и пустой дом. Как только я вхожу в спальню, в руке звонит телефон.

– Я не хочу сейчас говорить, – хлюпаю носом и вытираю злые слезы.

– Я понял это на седьмом километре, но ты не виновата. – Нежность в его голосе причиняет боль. Я пытаюсь сдержаться, но голос у меня все равно дрожит.

– Ты знал об этом?

– Пытался решить проблему с тех пор, как вернулся.

– Так это норма? Он им недоплачивает?

– Ты заглядывала хоть раз в расчетный лист?

Нет. Я просто снимала деньги и полагала, что в них нет ошибки. На меня накатывает дикая злость, поэтому я принимаю решение и нажимаю кнопку «ответить» на последнее письмо. Яростно печатаю, продолжая разговор:

– Ты уволил ее?

– Да.

– Твою мать, Шон, зачем?

– Потому что это моя работа, а она вела себя так агрессивно, что писать докладную уже не было смысла.

– Ты знаешь, что это неправильно.

Тишина.

– Это моя битва. Дай мне в ней сразиться.

– Если понадоблюсь, я рядом.

– Знаю. И я признательна тебе за это, но перестань давать мне поблажки, ладно? Это уже настоящий цирк, а я не хочу давать им поводов меня донимать.

– Только помни, что я никому не дам тебя в обиду. Всегда поддержу тебя.

– Спасибо, но тебе нельзя этого делать. Это действительно моя битва и я… чертовски сердита и не хочу вымещать злость на тебе. Мне пора. – Я вешаю трубку, жутко злясь из-за того, как кончился этот день, и намереваясь заставить заплатить виновного. Слова Вивики набатом звучат в голове, громкость их меняется на каждом повторе.

Он твой отец. Он твой отец. Он твой отец.

Через десять минут я отправляю письмо, смываю в душе этот вечер и начинаю подготовку к утренней встрече.