Если бы в этой жестокой холодной фразе была абсолютная истина… Но что-то побудило эту девушку вводить под кожу маленькие острые иглы, а мужчину – регулярно заглядывать в рюмку… Что-то же сподвигло их на это?! Насилие в семье, смерть матери, самоубийство отца, а может несчастная любовь или родительская нелюбовь? Обвинять человека в том, что он сломался, всё равно что винить женщину, которую избил муж. «Она сама виновата. Сама напросилась».

Я видела своими глазами, во что может превратиться человек. Человек, которого сломала жизнь. Женщина-бомж, у которой из-за алкоголизма давно перестал правильно работать мозг. У неё постоянно текла слюна изо рта, она скатывалась по подбородку, заливала шею и одежду. Женщина толком не могла есть – еда вываливалась у неё изо рта – и издавала невнятные звуки, похожие на мычание. Что её сломало? Или мужчина, справлявший нужды только через катетеры, ведь его организм давно ему отказал. Я стояла у его кровати, не смотря на усталость, и слушала. Он рассказывал мне о личной трагедии – о любимой женщине, которую постигла смерть. Это произошло много лет назад, но мужчина так и остался глубоко несчастным.

Время от времени в отделение терапии ложилась одна больная – женщина лет пятидесяти. На её глазах муж умер от рака. Она вела себя странно, пугая других пациентов. Я слышала, как о ней плохо отзываются, отпускают издевательские реплики у неё за спиной, и от этого становилось противно. Я никогда не пойму агрессии, с которой необременённые личными проблемами и болезнями люди говорят о тех, кого жизнь уже и так сломала. Они лишь обнажают свою жестокость и лицемерие, самоуверенно полагая, что с ними ничего подобного не случится.

Однажды в отделение положили мужчину лет сорока. Он обладал весёлым нравом, шутил и производил впечатление доброго, оптимистичного и открытого человека. В больнице лежали разные люди: грустные, равнодушные, уставшие, агрессивные, но таких как этот мужчина были единицы. Когда он шутил, я улыбалась, стоя над его кроватью и подключая капельницу.

Через несколько дней харизматичный мужчина начал угасать. Болезнь стремительно прогрессировала и вскоре настал час, когда он окончательно потерял контроль над собой. У него отказала печень, кожа стала жёлтой, как у девушки, к которой меня отправили в первый день работы. Я пыталась попасть иглой в вену, но он беспрестанно дёргал рукой, находясь в предсмертном бреду.

Я готовила лекарства в процедурном кабинете, когда вошла Татьяна Михайловна. Она разговаривала по телефону.

– Да, Надюш, всё… – сказала она, и в её голосе звучала скорбь. – Да, только что…

Она утешала родственницу умершего мужчины. По лицу коллеги струились слёзы.

Старшая медсестра и Татьяна Михайловна погрузили тело мужчины на каталку и увезли в морг.

Люди, которые двигались и разговаривали, улыбались и шутили, в один день теряли рассудок, возможность передвигаться и членораздельно говорить. Их жизни гасли. Кого-то смерть забирала сразу, а кто-то неделями лежал в отделении, утратив человеческий облик, прикованный к постели, и лишь потом умирал.

Часто молодых людей, страдающих алкогольной зависимостью, наркоманией, ведущих непотребный образ жизни, определяли в отделение терапии. Наркоманы отличались особенной наглостью. Некоторые из них требовали, спорили и ругались, очевидно, находясь в нервозном состоянии перед ломками. Качали свои права и бомжи, которых время от времени привозила скорая. Один называл медсестёр неприличными словами, а у палаты другого я вовсе дежурила, поскольку он истошно орал на всё отделение и возмущался матами, если капельницу не убирали вовремя.

Пока я работала медсестрой, моя сверхчувствительность испарилась, словно её никогда и не было. Меня ничуть не смущали вонь, неприятный вид некоторых пациентов, кровь и безжизненные тела скончавшихся. В голове была лишь одна установка – делать свою работу, и ничто не должно было этому помешать.

Даже научившись искусно ставить капельницы, делать внутривенные инъекции и брать анализы крови, я время от времени сталкивалась с невезением, которому не находилось объяснения. Так, однажды я открывала дверцу холодильника, который стоял в процедурном кабинете, и внезапно сверху упал контейнер с градусниками. Кто-то поставил контейнер на край, и когда я начала открывать дверцу, он полетел на пол. Все градусники разбились, а я ужасно расстроилась. Потом пришлось ползать на корточках и собирать в стеклянную банку шарики ртути. Межу тем старшая сестра восприняла мою оплошность спокойно и даже выразила недоумение по поводу огорчения, которое я испытала. Я и впрямь остро реагировала, когда у меня что-то не получалось или шло не по плану. В такие минуты настоящее казалось беспробудной вереницей неудач и мрака.

В другой раз я держала шприц с кровью и неожиданно сорвалась игла, тёмная жидкость фонтаном брызнула из цилиндра. Весь мой халат оказался забрызган кровью, она попала мне на лицо и на шею, а когда я оглянулась и посмотрела на стену, то… «Ужас, – подумала я. – Как я теперь отмою это?» Одна из стен до самого потолка покрылась тёмно-вишнёвыми брызгами, а стены в процедурном были широкими, поскольку сам кабинет был весьма просторным. В нём можно спокойно поставить грузовик, и ещё останется свободное место.

Когда нет вариантов, как поступить, на смену паники и расстройству приходит смирение и делаешь то, что вынуждена делать. Я сняла грязный халат и одела чистый, который был на два или три размера больше моего. Затем очистила от пятен стену, стол и пол.

Когда на лицо попадает чужая кровь, это неприятно, но когда эта кровь принадлежит ВИЧ-инфицированному, это ещё и опасно. Я брала анализ у мужчины с ВИЧ, когда под давлением кровь прыснула из шприца. К счастью, я носила очки, и она не попала на слизистую глаз, но кожа лица, губы не были защищены. Придя домой я начала переживать, не заражусь ли я. Вдруг на губе была микро-трещинка, и кровь больного попала на неё? На следующее утро я пришла на работу и сообщила старшей сестре о том, что произошло. Она отреагировала немедленно. Освободила меня от работы и сказала, чтобы я на всех парах мчалась в центр СПИДа.

В центре меня поставили на учёт и выдали кучу химозных препаратов, которые надо было употреблять ежедневно. Я распределила таблетки разных форм и размеров в круглой таблетнице с крышечкой. Она была удобная и компактная, и легко умещалась в сумку.

Месяц я добросовестно глотала пилюли и выслушивала по телефону доводы мамы, которая была против таблеток и пыталась меня отговорить принимать их. Она всегда была ярой противницей медикаментов, не изменила себе и в этот раз. Мне могла грозить опасность, но мама не хотела об