— Прямо возле моей работы есть мастерская, где делают ключи. Пока будешь меня ждать, сходи и сделай дубликат. — Она протянула ключи, и он, пробормотав что-то утвердительное, положил их в карман.

Когда они выходили из дома, она спросила его, как она выглядит, — буднично, равнодушно. Это относилось к ее пальто, которое могло морщить на спине, к пояску, который мог перекрутиться сзади. О том, что у нее по лицу расползлись, пардон, морщины, о которых она ему не писала, она, кажется, не беспокоилась. О том, что он видел ее страшную квартиру, — тоже.

Они прошли лабиринт двора, который при дневном свете оказался вовсе не так страшен и длинен, как мерещилось вчера. Она вывела его на проспект по тропинке, проложенной между детской площадкой и огромным тополем.

Пока они стояли в ожидании зеленого сигнала, произошло нечто вовсе страшное. Не повернув к нему головы, глядя на скользящий перед ними поток машин, она сказала: «Я очень тебя ждала, любимый». И прикоснулась пальцами к его руке. Едва удержавшись, чтобы не отдернуть кисть, он скосил на нее глаза. По-прежнему глядит на дорогу, губы не дрожат, не улыбаются. На лице лишь озабоченность: скоро ли откроется пешеходный переход. Опять послышалось? К счастью, в тот же момент загорелся разрешающий сигнал, и он решительно ступил на зебру. В конце концов, он мог не расслышать, кругом такой шум. А пальцы их могли встретиться ненароком.

Теперь они проходили район, который он хорошо знал когда-то, он узнавал «свою» булочную, «свою» парикмахерскую, «свой» магазин разливного пива. Посетило искушение сорваться с места, побежать без оглядки, затеряться посреди знакомых деревьев и домов.

Выяснилось, что они идут в торговый центр, в который он когда-то захаживал, — там ее работа. На крыльце он закурил, чтобы не давать ей повода тащить его внутрь.

Выронил ее ключи и стал искать, когда заметил знакомые ноги. Ноги приближались к нему не спеша, грациозно, печатая след ровно, цепочкой. Они деликатно цокали каблуками. Знакомые, слишком хорошо знакомые ноги, которые он узнает, во что их ни обуй. Только один человек умеет так ступать, так тянет носок, так печатает пятку. Ноги обтянуты плотными колготками, но он знает, что на правой спереди на щиколотке круглая родинка. Из родинки, если его вовремя не прищипнуть, растет волосок. Но обычно волоску не дают вырасти, вырывают его, как только покажется.

Наклоняться низко было большой ошибкой — воспользовавшись его шатким положением, шаровая молния, жужжа, бухнула в затылок и свалила его на колени. Пережидая головокружение, положил ладони на землю и стал смотреть на ее ноги. Над худыми коленями, как крыша избушки, топорщится треугольник юбки из плотной голубой ткани. Хороший цвет, он будто бросает вызов поздней осени с ее тусклой палитрой. Справившись с приступом, смог наконец сесть на корточки, а потом и медленно встать. Волосы у нее стали длиннее, но по-прежнему светлые. Он смотрел на них, отряхивая руки. Она прикусила тонкий палец, заглушив испуганный вскрик. Из-за ее спины выглянул Кирилл. Узнал его. Следом за ними на пандус поднимался гражданин, которого он никогда прежде не видел, но про которого почему-то сразу понял — это и есть Викин муж. Высокий, худой, чем-то недовольный, тот остановился и закурил, продолжая монотонно начитывать кому-то в телефон. Кирилл с тревогой оглянулся, явно не хотел, чтобы Викин муж встретился с Андреем Кононовым.

— Разве вы не хотите поздороваться со старым знакомым? — Он преувеличенно доброжелательным широким жестом раскинул руки.

— А разве надо? — спросил Кирилл.

— А разве нет?

В конце концов, он немногого требует — чтобы с ним просто поздоровались. Он не какой-то бомж, о которого они споткнулись на пандусе, он — Андрей Кононов, который отсидел из-за них срок. Он вправе рассчитывать, что они хотя бы обратятся к нему по имени, а не будут строить брезгливые рожи.

Он говорил с Кириллом, но жадно пялился на Викино лицо, ничто не могло сейчас заставить его отвести глаза. Несвеже дыша, осознавая свою щетину и круги под воспаленными глазами, он смотрел в глаза Вики, пытаясь подметить в них раскаяние. Но кажется, в них был лишь страх. Она даже сумочку прижала к груди, будто защищаясь. Муж наконец заметил, что что-то неладно, и подошел, по-прежнему бубня в телефон. Посмотрел вопросительно на Вику, потом на него.

— Что-то случилось? — спросил муж, прижав трубку к плечу. Обращался он ко всем троим.

— Да, кое-что, знаете ли, произошло, — он улыбнулся широко, — а вы и не заметили.

— Э-э-э?.. — поинтересовался муж, все еще вежливо, но раздражение уже брало свое.

Он чувствовал шальную радость смертника со взрывчаткой, который знает, что пропал, но может забрать с собой и всех остальных. В глазах Вики теперь читалась мольба, кажется, даже губы шевельнулись, беззвучно произнеся: «Пожалуйста». Кирилл дышал тяжело, неровно. Он что, прибавил в весе? Кажется, раньше он не был таким… кабанистым.

Оторвав наконец глаза от Вики, он приветливо сказал долговязому:

— Я обронил ключи. А вы на них стоите.

Муж сразу принялся извиняться, проявлять участие, сложился вдвое. Поднял связку и протянул ему:

— Прошу.

Троица наконец скрылась внутри (муж продолжил прерванный разговор). Вика в дверях оглянулась. Он инстинктивно рванулся к ней. Одно слово! Но Кирилл оттолкнул его так, что он едва не упал, и сказал тихо:

— Сунешься к ней — я тебя убью. Я не шучу.

Вика прошептала, сложив молитвенно руки:

— Что ты делаешь? — и непонятно было, к кому из них она обращается.

— Я всего лишь хотел поздороваться, — сказал он ей.

— Давай потом. Потом! — Она закрыла наконец дверь, в которую у него уже не было сил ломиться.

Шаровая молния выросла за пределы головы, поглотила его своим жаром. Сгорая в раскаленном воздухе, он метался по пандусу, ища глоток свежего воздуха. Он жалок. Вел себя как подросток-дебил. Неудивительно, что она смотрела на него, как на многоножку под ногами. Она согласилась поговорить, просто чтобы от него отделаться. Не назвала ни времени, ни места. Что-то бренчало в руке — ключи. Швырнул их. Заехал кулаком в стену — боль довольно слабая, жаль. Зачем попер на рожон, стал выделываться? Не с распростертыми же объятиями должна была броситься к нему женщина, которая давно уже — чужая жена. В струящемся воздухе материализовалась человеческая фигура. Милка вышла к нему из жара, смотрела испуганно. Он сделал ей рукой: погоди, — и прислонился к стене. Закрыл глаза, при этом из них выдавилась влага, и стал дышать медленно, считая вслух: раз, два, три. Она мельтешила перед ним, хватала за рукав, прикоснулась успокаивающе к щеке. Какая у нее ледяная рука, какое наслаждение прижать ее к себе, как льдинку, чувствуя, как она тает, даря прохладу.

— Ты что, знаешь Вику? — спросила она, когда они, подобрав ключи, спустились наконец с крыльца. Спросила строго, будто допрашивала.

Надо же, а он ни разу не задумывался всерьез, какого цвета у нее глаза. Оказывается, вокруг серого зрачка россыпь желтых крапинок, как кольцо вокруг нежилой планеты. Красивые глаза, которые не рифмуются с усталым лицом. Кажется, сорви с нее эту кожу — под ней обнаружится другая, гладкая, принадлежащая более молодой женщине. Она заставила его снять пальто и встряхнула его несколько раз — полы извалялись в пыли. С собой она вынесла раздутый целлофановый пакет, набитый обувью.