Кроме того, в последнее время Пуппер пристрастился писатьписьма – такие пространные, что Таня порой сомневалась, пишет ли он ихсамостоятельно или заколдовывает перо, чтобы оно писало за него, а сам забываетвовремя оттащить перо от бумаги. Письма, одно длиннее другого, можно былообнаружить почти в каждом букете. Порой страдающий от любви Пуппер писал дажепо два письма зараз и тогда одно обязательно прятал в коробку с конфетами. Аоднажды он так разошелся, что и этого показалось ему мало и он раскаленнымгвоздиком выжег на каждой шоколадной конфете свои инициалы «ГП», которые Таняпотом кое-где исправила на «ГБ», воображая… ну, разумеется, Генку Бульонова.

Нет, Пуппер явно не собирался забывать Таню и предавать ее,и Склепову это начинало уже тревожить.

* * *

Несколько минут спустя Таня оправилась настолько, что гулголосов перестал быть для нее просто гулом, похожим на морской прибой, и,распавшись на отдельные составляющие, обрел какой-то смысл. Теперь она могласлышать, о чем говорят темные.

– Эти светлые маги совсем зазнались! Надо им какую-нибудьпакость сделать. Разом всем! – услышала Таня унылый голос ДемьянаГорьянова.

«Чья б корова мычала!» – подумала Таня. Насколько онапомнила, Горьянов всегда мечтал об одном и том же – сделать светлым магамгадость. Да только для этого тоже нужны какие-то мозги. Он же даже Ягунапротаранить не мог без того, чтобы не врезаться в купол. Да, скверно бытьтусклой личностью, но еще нелепее быть при этом пакостливым и злорадным. Ничтотак сильно не подчеркивает ничтожество.

– Ладно тебе, Демьян! Сколько этих светлых вообще? Нас,темных, раза в полтора больше… К тому же все время новые ученикиприбавляются! – пробурчал Семь-Пень-Дыр.

Нападающий команды Тибидохса был в данный момент настроенвполне миролюбиво: стоял и пытался поймать перстнем солнечный луч, чтобысплести из него амулет везения. Такой амулет мог оказаться полезным в матче сполярными духами, вот только отрезать его нужно было особыми ножницами,выкованными из лунного света.

Во всем Тибидохсе была только одна пара подобных ножниц: упрофессора Клоппа. Тот берег их как зеницу ока… Правда, теперь малютка Клоппикразбазаривал былые запасы направо и налево. Так ножницы и оказались уСемь-Пень-Дыра.

– С чего ты взял, что нас, темных, больше? – спросил Демьян.

– А ты посчитай! Или просто слегка башку поднапряги. Бытьсветлым магом, а потом загреметь в темные – плевое дело. Каждый год к намкого-нибудь да переведут. Возьми того же Шурасика или Гроттершу. А вот ксветлым от нас почти никого не переводят… – заявил Семь-Пень-Дыр.

После нескольких безуспешных попыток ему удалось добиться,чтобы луч упал на перстень. Удерживая перстнем один его край, Пень торопливощелкнул ножницами. Получилось! Отрезанный солнечный луч, точно приклеившийсясверкающий волос, повис на кольце. Семь-Пень-Дыр разглядывал его, соображая,что делать дальше.

– А Ягун? – не отставал Горьянов. – Он был темный,а потом снова вернулся к своим беленьким! А ты говоришь: никто.

– Гопус-стопус! – Семь-Пень-Дыр произнес удерживающеезаклинание и, помогая себе лунными ножницами, стал осторожно закручивать луч вспираль. – Ну, Ягун! Скажешь тоже! У него здесь бабуся!.. Ты еще Поклепавспомни! Он тоже темным был, а потом вдруг светлым заделался! Хотел бы я знать,с какой радости? От таких светлых магов, как он, у меня мурашки по коже бегают…– пробурчал немного погодя Пень, не отрываясь от своего занятия.

Шурасик, сидевший у огня, так что в стеклах очков у негопрыгали отблески пламени, снял очки и устало заморгал. Зрение у него с каждыммесяцем ухудшалось, сползая все глубже в «минус», и даже Ягге ничего не могла сэтим поделать. «Могу я тебе, конечно, касатик, твои очи на соколиные поменять,да только у сокола-то глаз особый… Будешь ты, касатик, всюду одну добычувидеть, а буквочки тебе твои совсем нипочем станут. В тетрадки-то и заглядыватьперестанешь, не до того будет. Еще Древнир говорил: «Чьими глазами ты на мирсмотришь, то ты и есть!» – вещала она.

– Я слышал, Поклеп был хорошим темным магом… Одним излучших. Использовал не только темную магию, но и магию вуду и вообще чуть ли нена крови гадал. Был, короче, хмырь покруче нашего Клоппа… Не плюйся, Клоппик, яо другом дяде говорю! – сказал Шурасик, морщась.

Малютка Клоппик радостно захихикал, отбегая от камина. Онрос медленнее, чем ожидал Сарданапал, и, хотя официально еще не был зачислен нина одно отделение, уже загодя охотнее тусовался среди темных. Так что ни у когоособенно не вызывало сомнений, где ему предстоит учиться, когда придет время.

– Ну а потом с Поклепом что-то произошло… Что-то оченьстрашное… Говорят, у него было какое-то видение или, может, вещий сон.Несколько дней он даже разговаривать не мог, только дрожал и от всех шарахался,а потом переметнулся к беленьким. И Сарданапал его взял. Не потому, что Поклепвдруг стал светлым, а потому, что темным ему ну никак нельзя было оставатьсяпосле этого… Я так думаю, что он перешагнул грань. Заглянул туда, куда ну никакзаглядывать нельзя! И, испугавшись, изменил свою жизнь, – поучительнозакончил Шурасик.

Темные – да и Таня тоже – выслушали Шурасика с интересом.Один только Гуня Гломов некоторое время озадаченно крутил головой, пытаясьпереварить услышанное, а потом произнес:

– Шур, а Шур! Зазнался, умник? А в лобешник?!

Это была обычная гломовская реакция на все, что невписывалось в его понимание и вообще было глубже чайной ложки.

Внезапно что-то коснулось Таниной голени. Она наклонилась иувидела большую крысу с голым розовым хвостом, выскочившую из щели междукамней. Некоторое время Таня и крыса смотрели друг на друга примерно с одинаковымудивлением. Должно быть, Таня для крысы тоже был?? не самой приятнойнеожиданностью. Таня негромко вскрикнула. Крыса опомнилась и неохотнопротиснулась в щель. Последним внутрь шмыгнул длинный голый хвост. Он дрогнул иисчез.

Жора Жикин, единственный из темных, кто услышал вскрик Тани,обернулся и увидел ее. Почему-то это так потрясло Жору, что он на какое-товремя лишился дара речи и замер. Таню это озадачило. А Жикин уже вовсю тряс заплечо Гробыню Склепову.

– Чего тебе? Опять на свидание? Отстань, не то Гломовапозову! – недовольно огрызнулась Гробыня. Она грела у огня руки, и ейужасно не хотелось оборачиваться.

– Там Гроттерша! – зашептал Жикин.

Гробыня обернулась и, заметив Таню, недоуменно заигралабровями.

– О, какие лопухоиды и на свободе! Я вас умоляю! Злопожаловать, Гроттерша! – сказала она.