Таксисты обычно знают друг друга. Пересекаясь на маршрутах или стоянках, они делятся сплетнями, сведениями о ремонтных работах – «по Гоголя не ехай, там снова раскопали!», травят анекдоты и ожидают вызов на рацию. Василиса кивнула коллегам и заглянула в окошко ларька.

– Привет, Оксана. Большой стакан кофе со сливками.

– И все?

– Да я сегодня со своим тормозком. – Василиса показала продавщице контейнер с бутербродами. – Я же не из дома еду.

– Кавалера хорошего нашла?

– Ага, что-то типа того.

Василиса расплатилась за кофе и отошла от ларька. На низеньком заборчике, сваренном из труб, сидели таксисты.

– Вася! – Санек, невысокий щуплый парнишка, подвинулся, освобождая Василисе местечко. – Садись на нагретую трубу.

– Спасибо.

Василиса присела на заборчик и открыла контейнер. Она чувствует, что проголодалась, а потому, откусив изрядный кусок от бутерброда с печенью, запила большим глотком кофе и блаженно вздохнула. Она соскучилась и по работе, и по вот этому привычному гулу голосов, и по звукам рации в машине, и вообще по всему тому, что и составляло ее «колею», в которую она так отлично вписалась.

– Вась, мы тут слыхали, ты в какое-то дело неприятное вляпалась.

Это Маркович, самый старый из таксистов Александровска, ему уже семьдесят два. Но тощий жилистый Маркович железной рукой держит баранку, равно как и более молодых коллег, и все разговоры, требующие дипломатии, как и честных ответов, ведет сам. Солгать Марковичу немыслимо.

– Я… да, что-то типа того.

Это ни «да», ни «нет», но Василиса понимала, что Маркович прекрасно видит ее виляние и сейчас распотрошит ее, разве что ее вызовет диспетчер, и она уедет, ненадолго отложив неприятный разговор, но рация молчала, как молчал и телефон. И молчал Маркович, глядя на Василису цепким взглядом зеленовато-серых глаз.

– Ты не виляй, а рассказывай. – Маркович сделал знак, и таксисты сгрудились потеснее. – Все рассказывай, а мы подумаем, как быть. Я от Олега кое-что слыхал, да и в полиции знакомые есть, тоже порассказали. Кстати, Олег передал тебе ключи от Лехиного гаража, куда они имущество сгрузили. Так во что ты влезла?

Василиса вздохнула и принялась рассказывать, во что именно она влезла. Она рассказала о Тине, о двух трупах в красивом доме с рыбками, о пропаже трупа из морга, о Бережном и о Леонтьеве, и снова о Тине – ей и правда нужно было с кем-то обо всем поговорить, просто произнести, услышать от самой себя, что все произошедшее чистая правда, а не идиотский сон без конца.

– Понятно. – Маркович крякнул и взял из рук Санька стаканчик с горячим чаем. – Влипла знатно, тут и разговору нет. О Бережном я слышал, чтоб ты понимала, от надежных людей. Этот если взялся, то распутает, тут уж без обмана. Честный человек, что очень большая редкость в тех кругах, кстати. Ладно, я тебя услышал, и, если что разузнаю, тут же тебе позвоню, а то и самому Бережному, чтоб дело было скорее. Дай мне его телефон.

Василиса молча записала телефон Бережного на пачке из-под сигарет, услужливо протянутой кем-то из коллег, и подала Марковичу. Таксисты ездят по всему городу, бывают в самых неожиданных местах, им приходится встречаться и разговаривать с разными людьми, так что вполне может статься, они увидят или услышат что-то полезное.

– Я сегодня утром ехал мимо того дома, что на Веснина – вез клиента на Полукруг. – Один из таксистов откашлялся и продолжил: – Там машина полицейская стояла, и фургон экспертизы. Приехали что-то искать.

Василиса кивнула – вполне может быть. Раз уж в доме случилось такое, то ясно как день: полиция будет туда ездить, удивляться нечему.

– Тут мамаша твоя приходила, тебя искала. – Маркович сокрушенно покачал головой. – Я поговорил с ней, она ж пока трезвая, то человек как человек, да только трезвая она бывает нечасто.

– А чего хотела-то?

– Да хотела, чтоб ты заявление из полиции забрала – типа посадят и отца, и зятя, и братьев. Да и им с Полькой достанется. – Маркович сморщился, как от зубной боли. – Но лично мое мнение – пошли ты их лесом и никакого заявления не забирай, пусть садятся, раз такие дебилы. Тюрьма – самое место для таких, как твои родственники: там их жизнь обретает смысл. Их там кормят, поят, дают занятие, которое отнимает у них время и внимание. Они знают, кто они и где они, каким звеном пищевой цепочки являются, в тюрьме им все разложено по полочкам, они даже огненную воду пить перестают, потому что исчезает причина для возлияний, они пребывают в мире с собой. Так что не вздумай забрать заявление, пусть садятся и сидят, хоть поживут еще. А то ведь как-то папашка твой тут ползал, копейки на чекушку сшибал, весь синий от пьянки, смотреть страшно, а я ж его помню нормальным мужиком, с головой и руками – это еще дед твой, Леонид Иванович, жив был. Толковый был мужик, царствие ему небесное – хозяин, мастер на все руки. Вот он и папашу твоего упорядочивал: работали они на пару, всегда хорошую копейку имели, а случись что, так дед твой и воспитывал зятька по-своему. И он тогда жил как человек, а вот уже как тестя не стало, пошел мужичонка вразнос, одно слово – куриные мозги, для самостоятельного бытия не приспособленные.

Василиса кивнула. Она и не собиралась забирать заявление, обида на родню перехлестнула через край. Им мало того что они пропили всю ее жизнь, превратив ее детство в ад, но и теперь, когда она пытается встать на ноги, пустили по ветру все ее старания. И никого из них не смутило, что грабят они не чужого человека, а родную дочь, родную сестру.

– Там ведь расчет на что был. – Маркович допил чай и бросил смятый стаканчик в урну. – Что ты на родню в полицию жаловаться не побежишь. Ограбим, значит, дочку – а она сносит, смолчит, родная ж кровь. А ты не вздумай, нечего. Или заберешь?

– Ага, вот прямо сейчас, разбежалась забирать.

Василиса допила кофе и поднялась. Можно немного поспать в машине, пока нет нового вызова.

Грузовик взялся невесть откуда. Грохот наполнил стоянку, и машина – ее, Василисы, родная машинка – в долю секунды превратилась в груду железа, место которому на свалке.

Леонтьев спал плохо, и звонок генерала Бережного прервал мучение, которое сном назвать было нельзя. Так, в полузабытьи, всплывало лицо Анны – а потом глядь, а это Тина презрительно смотрит, стерва, и не спрятаться от ее взгляда никуда.

И звонок Бережного оказался очень кстати.

– Михаил Владимирович, вы сможете заехать и подписать свои показания?

Голос генерала звучал дружелюбно и немного сочувственно, и Леонтьев понимал, что заставлять ждать такого хорошего человека невежливо.

– Я через полчаса приеду.

– Вот и славно. – Бережной как будто даже обрадовался. – Я дежурного предупрежу, вас сразу проведут ко мне.

Леонтьев заспешил. Мысль о том, что надо бы поскорее покончить с неприятными формальностями, подгоняла его. Тем более что у него скопилось множество дел, среди которых немаловажным было выяснить, кто из бухгалтеров и по чьему приказу заблокировал Тине карточку, и устроить нагоняй ретивой бухгалтерше. Мысль о том, что Тина считает его причастным к этому, приводила его в ярость. Да, может, он не знает, какой вилкой есть какую устрицу, но это не делает его мелочным подлецом, а заблокировать карточку Тины было подлостью, учитывая то, что сама она никак не заработает. Не считать же заработком ее статейки в иностранных журналах, прочитать которые Леонтьев не мог. Но Семен ему их показывал, снисходительно смеясь, и этот его снисходительный смех коробил Леонтьева – ты же, гад, женился на ней из-за денег Штерна и получил их, что ж ты ее высмеиваешь теперь, это же ты подлец, а не она!