Нарсби залпом выпила жидкость.

Несколько мгновений она стояла, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Потом поморщилась. Улыбнулась. Скривилась. Согнулась — её начало тошнить прямо на пол, покрытый мягким ковром. При этом её лицо вдруг стало одновременно и полным отвращения, и похотливым, и, как ни странно, возвышенным, исполненным какого-то тайного знания.

— Мерзость… — выдохнула Нарсби.

Амонд, с сочувствием на неё глядя, подал женщине стакан с водой.

— Держите.

— Не вкус… вкус как у воды… — Нарсби помотала головой, но воду всё-таки выпила. — Это чувство… Я даже не хочу думать, что делал тот, кто создал этот кристалл! Совокуплялся с животными или с трупом? Растлевал детей?

— Как ни странно, он мог всего лишь беззаветно и платонически любить кого-то, — заметил Ди. — Но любить, считая свою любовь греховной и запретной. К примеру, это могла быть жена его друга.

— Больной ублюдок… — пробормотала Нарсби. Кажется, ей стало легче. — Спасибо, Ди. Я буду придерживаться вашей версии, не так противно! Но лучше бы он соблазнил жену своего друга, да пусть и самого друга в придачу!

— А сущность? — спросил Амонд жадно. — Вы ощутили какое-то знание? Поняли что-то, ранее неизвестное?

— Надо было заранее готовить тазик для рвоты, — сказала Нарсби раздражённо. — Пойдёт это под великую сущность, открывшуюся мне? Ох, ну что ж за дрянь бывает у людей в головах! А если это на пустом месте, так ещё большая дрянь!

— Ну вот, — Ди посмотрел на меня. — Как и с одноцветными кристаллами. Так в чём проблема, Джагерд? Что мы сделали не так?

Не нравился я ему, похоже. Словно он чуял во мне подмену.

— Мы не будем рисковать прозрачным кристаллом без полной уверенности, — твёрдо сказал Амонд. — Так в чём дело, мастер?

Я вспомнил Джагерда.

Заключённую с ним сделку.

Наш разговор.

«Настоящий риск всегда сводится к крови…»

— В крови, — сказал я. — Дело в крови.

Они смотрели и не понимали.

Изменённые практически не нуждаются в медицине, обычно их тела лечат сами себя.

У тэни медицина, конечно, была. Но, видимо, инъекции не являлись частой процедурой.

— Раствор надо ввести в кровь, — сказал я.

— Ну разумеется! — воскликнул локальный тактик. — При всасывании через слизистую информационные цепочки повреждаются.

Он покачал головой, укоризненно глядя на учёных.

— Я не биолог. Но как вы об этом не подумали? Принесите шприц.

Возникла суета, несколько тэни вышли. Странно, что они заранее не обеспокоились врачом и медикаментами при эксперименте.

Всё-таки чужую культуру трудно понять. Может быть, для них заранее готовиться к возможным медицинским проблемам — значит повышать вероятность неудачи?

Нам принесли несколько шприцев.

Не таких, как на Земле — пластиковых, одноразовых. Эти были будто из исторических фильмов: увесистые, из стекла и металла, одним своим видом внушающие уважение. Пришёл и мужчина-тэни, явно имеющий медицинскую подготовку.

Затея ему не нравилась, как не понравилась бы она ни одному врачу на свете — вводить здоровому соплеменнику неизвестный и не стерильный препарат. Ди, впрочем, от его услуг сразу отказался.

— Вы не знаете, где у нас какие вены, — сказал он, набирая шприц. — Лучше помогите мастеру Джагерду. Вы же не против, мастер?

— Не против, — сказал я. Посмотрел на Нарсби, всё ещё стоящую с кислым лицом и борющуюся с тошнотными позывами. Да что ж она такое мерзкое ощутила, неужели и впрямь какое-то сексуальное насилие? — Хотя мне заранее не нравится эмоциональная составляющая.

Врач закатал мне рукав, протёр кожу едко пахнущей жидкостью. Это явно был не спирт.

— Теперь водой, — сказал я. — Вдруг антисептик вступит в реакцию с раствором?

— Вы очень предусмотрительны, — похвалил меня Амонд. — Слышите? Теперь чистой водой!

Врач что-то пробормотал, но протёр руку тампоном с водой. Колоть он собирался куда-то выше локтя, у людей там до вены добраться трудно. Но у меня же анатомия тэни…

— Начнём с вас, — решил Ди.

Мне показалось, что Амонду это не понравилось. Однако на моё место он не вызвался и предлагать кому-то заменить меня тоже не стал.

Что ж, я ведь, по их мнению, такую процедуру уже пережил…

— Это совсем не больно, — соврал врач, как положено в его профессии.

На самом деле ещё как больно! Вряд ли от самого раствора, просто игла была толстая и длинная. Не удивлюсь, если этой иглой делали инъекции много раз, а потом мыли, дезинфицировали и даже затачивали! Я увидел, как в прозрачном стеклянном цилиндре появилось бурое облачко моей крови, а потом поршень погнал раствор в вену.

Ничего страшного, Джагерд это уже делал, я уверен, я почти уверен, он понимал, что его единственная надежда — я, мы заключили сделку… Если бы он хотел, чтобы я умер, он бы прямо и открыто посоветовал ввести раствор в вену, а он лишь осторожно намекнул…

Врач извлёк иглу и прижал к месту укола тампон.

Тэни и Изменённые с жадным любопытством смотрели на меня.

Вот же сволочи, а вдруг я всё-таки умру?

Я пытался, конечно, понять, что происходит и что в меня попало. Тело призванного умело определять яды. Но я был в чужом облике, да и жидкость, введённая в вену, была водой… почти чистой водой… с этими странными «информационными цепочками»…

И тут я почувствовал весь комплект эмоций, скрытых в кристалле.

Страсть!

Жгучее, обжигающее желание, сводящее с ума, застилающее глаза. Плотская, сексуальная тяга… и неожиданно — яростное обожание, преклонение, чистый яркий восторг от одного лишь взгляда, от одной лишь мысли про объект желания.

Нет, Нарсби была не совсем права, Ди оказался ближе к истине. Эмоции не давали никаких явных образов, но это вряд ли была страсть некрофила или растлителя малолетних. Это была именно любовь, но такая яростная, безнадёжная, смешанная с таким самоуничижением, с таким комплексом неполноценности, реальной или нет, что она превратилась в выжигающую кислоту, в смертельный яд.

Он — или она?.. понять было невозможно, но я решил считать его мужчиной, — любил. Любил так сильно, как дано немногим. Безнадёжно — так горбун Квазимодо мог мечтать о прекрасной танцовщице, так сопливый пацан из далёкой провинции смотрит на экран, где улыбается юная обворожительная голливудская кинозвезда, так едва двигающийся старец глядит на молодую женщину и вдруг понимает, что слишком рано родился.

Но это не была и безнадёжная любовь, которая умирает в чьей-то душе, перерождаясь в светлую печаль или оборачиваясь бессмысленной ненавистью. Она росла, она переворачивала всё и вся. И тот, кто её испытывал, начал действовать.