— И где ты ее оставила? — потребовал я.

— Она выходит следующей.

— Сосредоточься, Келли. Где ты оставила мою сестру?

Скольжение карих глаз по находящимся в зале и неуверенное: «Она болтала с танцовщицей у входа» спровоцировали у меня тихое рычание. Я понадеялся, что музыка его перекрыла, надел куртку, попрощался с девушками и в несколько шагов достиг двери на улицу.

Гудки соединения с абонентом сопроводила знакомая мелодия, обернувшись на звук которой, я увидел Этти. Она сосредоточенно рылась в сумке, сдувая с лица ореховые пряди, что выбились из косы в виде короны.

Полетт

— Этти, где твоя шапка? — первым делом поинтересовался Макс, появившийся из ниоткуда.

Я потерла глаза, проверяя, не пропадет ли мираж, и улыбнулась, когда он не просто остался на месте, а еще и снял свою шапку, направляясь ко мне.

— Ты испортишь мою прическу, — отбивалась я, оберегая вымученную «корону».

— Лежа с температурой, косы не поплетешь, — резонно заметил братец и сделал по-своему.

Я потрогала голову, которую ветер начал обходить десятой дорогой, и с недовольной гримасой выдавила: «Спасибо».

К моему глубочайшему удивлению, расспросов о причине моего нахождения в столь специфичном месте не последовало. Вместо этого парень уселся рядом на скамейку и обернул мои руки своими. Он растирал их, возвращая охладевшим конечностям радость тепла, а я неотрывно глядела на него.

— Ты выглядишь иначе, — задумчиво произнесла я.

Глаза цвета голубики встретились с моими, и тепло коснулось не только ладошек. Оно вселилось в мое тело и подтолкнуло придвинуться ближе к Максу. Я перелезла к нему на колени и вместо того, чтобы совершить ответный жест заботы: застегнуть его куртку, расстегнула свою, соединила их края, образовывая один сплошной кокон, и прижалась к парню всем телом.

Несколько минут Макс дышал глубоко и медленно, а затем обнял меня, утыкаясь носом в шею.

— А ты, как всегда, изумительно пахнешь.

Я радовалась, что братец не мог видеть моего лица, так как на секунду потеряла контроль и позволила челюсти отвиснуть.

— Так сладко, — шептал он. — Молоко и ваниль. Обожаю этот запах.

Будь я сторонним наблюдателем, скорее всего, не придала бы этой фразе особого значения. Это ведь естественное желание — поделиться мыслями и рассказать о предпочтениях близкому человеку. Только вот я не сторонний наблюдатель, а заинтересованная личность, поэтому уловила в данном признании что-то потаенное. Что-то, из-за чего сердце пропустило удар.

Мои пальцы, скованные уже не морозом, а непривычными нервами, заскользили по шее Макса. Он дернулся от холодного касания, но не отпрянул, позволяя мне проложить путь к его волосам.

— Поэтому ты в детстве похищал мой шампунь? — хихикнула я, потираясь носом о щетинистую щеку.

— Это мало помогало. — Улыбка слышалась в родном голосе. — Только со временем я понял, что похищать нужно было не шампунь, а тебя.

Последние слова он сопроводил стискиванием меня в объятиях, словно я была куклой, которую это движение должно было побудить на слова: «Я люблю тебя». Пожалуй, в этот момент я чувствовала себя именно ею, а потому…

Макс

— Я люблю тебя, — прошептала Этти, едва касаясь губами моего уха.

Не успело сердце возобновить биение, как она отстранилась и начала изображать куклу, хлопая ресницами и повторяя как заведенная:

— Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.

Я смеялся, наслаждаясь представлением любимой актрисы, и боролся с собой, чтобы не пришлось отодвигать девушку подальше. Видите ли, сложно держать себя в руках, когда такое очаровательное создание, как Этти, кокетничает, сидя у тебя на коленях.

Впрочем, я не мог быть уверен, кокетство ли это. С таким же успехом это могло быть простое баловство, свойственное легкой натуре сестренки.

— Хочешь, покатаю на руках? — спросил я, уже зная ответ.

Этти изобразила китайского болванчика, послушно застегнула курточку и завизжала, оказавшись вверх тормашками. Она тарабанила кулачками по моей спине, вереща что-то о мире вверх дном и моих штанах перед глазами, после чего я уместил ее возле груди и смог разобрать слова, что ранее сливались в невразумительный поток.

— Я плотно поела перед прогулкой, — серьезно заметила девушка, резюмируя правила поведения с ней, — поэтому давай сегодня обойдемся без попыток сделать из меня болтунью, хорошо? И не забывай, как только услышишь: «Папайя», аттракцион должен остановиться.

— Вас понял, мадмуазель, — отыгрывал свою роль я. — Пристегните ремни.

Цепкие руки оплели мое плечо, пальцы смяли ткань куртки.

— Напоминаем, что аттракцион находит неуместным избиение ногами, а потому просим вас удерживать их подальше от его лица.

Ножки поспешно прижались к удерживающей их руке, носочки вытянулись (насколько то позволяли ботинки с прорезиненной подошвой), и около груди раздалось нетерпеливое:

— Позвольте поинтересоваться, в чем причина задержки? Механизм заело?

В ту же секунду я доказал обратное, начав крутить, вертеть и колыхать Этти так, как делал с момента, когда сдюжил ее поднять. Громила, несший службу в качестве охранника, погнал нас подальше, и я, не сбавляя темп, продолжил рисовать в воздухе воображаемые завитки с хохочущей сестрицей вместо кисти.

Смех Этти был музыкой для моих ушей, улыбка — отрадой для глаз…

Полетт

…а руки — моим укромным местом. Я бы хотела жить на них. В бережных, родных объятиях, около умиротворяюще бьющегося сердца, ключ к которому давно мечтала получить.

Оттого так обидно было, когда наше сладкое единение прервали.

— Я, конечно, дико извиняюсь, — скорее упрекал мужчина средних лет, в которого мы врезались, — но вам стоит смотреть, куда летите, молодые люди.

— Прошу прощения! — Макс поспешил уйти с дороги.

— Совсем сдурели, — причитал незнакомец, продолжая свой путь мимо нас. — Никакого уважения к окружающим. Никакого понимания границ…

— Никакого чувства юмора, — шепнула я Максу, коснувшись его носа своим. Это, казалось бы, незначительное движение вернуло его лицу улыбку.

— «Папайя» или продолжим?

Я задумалась, силясь понять, насколько близок к возмущению посредством извержения желудок, и уверенно заявила:

— Папайя.

Мои ботинки коснулись земли, и голова вновь оказалась в районе груди Макса.

Чисто в теории, целуйся мы, это ему пришлось бы сгибаться в три погибели или мне — залазить на лавочку ногами, нарушая общественный порядок?