только короля, но и честь своей страны, достоинство армии к которой принадлежат, святыню знамен под которыми служат, и вступающие в сделки с этим самым врагом, не имеющим разумеется иных расчетов кроме своей собственной пользы, — все эти «деятели» не могли не быть презренны для людей, сохранивших чистое чувство и здравый смысл; и такими признает их беспристрастная история, видящая события помимо борьбы партий и мелких самолюбий.

Объяснения Императрицы с Спренгтпортеном по поводу приезда Егергорна, бывшие 8-го августа и увлекшие обе «горячие головы», имели прямым последствием посылку главнокомандующему указа от 12-го числа «о внушении финским и шведским войскам полезного для собственной их безопасности мнения». В этом указе предоставлялось давать отстающим от короля шведским солдатам каждому от 10 до 15-ти руб.[69]. Исполняя волю Екатерины, граф Мусин-Пушкин поручил выборгскому губернатору распространять сведения об этом чрез капитан-исправнике Клейгильса и других надежных людей, в особенности же чрез заслуживающих доверия пасторов.

По прибытии в Выборг, 12-го августа, Спренгтпортен в тот же день писал Императрице «о двух добрых вестях»: первая, уже известная — об отступлении Гастфера от Нейшлота; вторая о том, что со стороны конфедератов все спокойно, и что следовательно нужно ожидать благоприятного исхода обратной поездки Егергорна. Он излагал вместе с тем мнение Мусина-Пушкина — точнее свое собственное, — о том, что против короля, который находился еще тогда при Гёгфорсе, не следует ничего предпринимать без соглашения с конфедератами, в расчете что тогда наши удары будут более верны и значительны. Спренгтпортен имел, или по крайней мере высказывал, полное доверие к силе и значению этой шайки заговорщиков, и ставил в зависимость от неё действия всей армии. Главная квартира принимала эти заявления как догмат и безусловно ими руководилась. Исходя из такого взгляда, Спренгтпортен собрался ехать на передовые посты, чтобы быть ближе «к этим господам» и составить себе верное понятие о положении армии, её средствах и намерениях, «что в данную минуту должно — внушал юн — быть руководящим компасом для действия войск Вашего Величества».

Он имел в виду, не только взять справки, но и дать при надобности нужный толчок (donner au bésoin limpulsion nécessaire).

Поездка эта состоялась на следующий же день. Оберегая свою особу, Спренгтпортен отправился в Ликала — местечко не далеко от границы по дороге в шведскую Финляндию, где было положено первое основание конфедерации — в сопровождении конвоя из 20 казаков и 50 егерей. Оберегал его и главнокомандующий: «генерал-майору Спренгтпортену, — докладывал он между прочим Императрице 15-го августа, — дали знать, чтобы он, если пребывание свое в нынешнем месте почитает небезопасным, отъехал в Фридрихсгам, откуда переписку свою беспрепятственно продолжать может». Позднее, в рескрипте от 23-го августа, Екатерина повелевала главнокомандующему «подтверждать ему (Спренгтпортену) часто, чтобы он берег себя от захвачения его в руки короля шведского». То была, едва ли впрочем, ненапрасная забота; по позднейшим удостоверениям самого Мусина-Пушкина, Спренгтпортен не подвергался никакой опасности, имев квартиру в одном с ним месте; если же и отъезжал иногда на границу, то и тут не могло приключиться ему никакого вреда, потому что место это было занято значительным отрядом наших войск и туда наезжал иногда и сам главнокомандующий.

В полночь с 13-го на 14-е Спренгтпортен свиделся с Егергорном на передовом шведском посту в Умелйоки, за Кюменью, против русского местечка Виала. Здесь он мог успокоиться на счет судьбы племянника, увидев его живым и здоровым, а также и на счет того, что товарищи Егергорна продолжают быть одинаково твердыми в решимости своей противиться войне и требовать созыва сейма. Король не прекращал с ними переговоров. Спренгтпортен находил, что все прекрасно соглашено между конфедератами, и действия их очень решительны. Когда он сообщил Егергорну об известной уже переписке Гастфера, то тот был в восторге (en а paru enchanté). «Остается лишь — писал он 14-го Мусину-Пушкину — настолько благоразумно поддерживать это дело, насколько доблестно оно начато».

И не смотря на все эти столь блестящие с его точки зрения условия, и даже как бы забыв только что написанное, Спренгтпортен, к удивлению, продолжал: «всего надо страшиться за них с тех пор, как королю все известно; я ежеминутно боюсь видеть уничтоженным это хрупкое дело (cet ouvrage fragil) маленькой горсти людей, не имеющей ни руководителя, ни определенного проекта для соображения их действий». Но это говорилось, оказывается, для того чтобы побудить легковерного главнокомандующего придвинуть войска Михельсона ближе к лагерю конфедератов, заняв не только Ликала, где был теперь Спрентгпортен, но и приграничную шведскую местность Аньяла. Этим движением он рассчитывал «поднять их мужество, подкрепить решимость и поторопить их, что составляет главнейший пункт в настоящем положении вещей». Спренгтпортен находил что так как маска уже снята, то можно идти прямо к цели. Быстрота была по его мнению на столько необходима, что он, не ожидая распоряжений главнокомандующего, сам написал Михельсону, предлагая ему занять местечко Ликала. Слабый Мусин-Пушкин утвердил это распоряжение без всякой критики[70]. Через день дал он ему новое приказание — стараться «финскому войску показывать и давать уверения, что он готов быть с ним не только в соединении, но и подкреплять оное, если нужно будет противу войска шведского».

Поспешность Спренгтпортена, кроме того что она вообще была свойственна его торопливому характеру, — это ставили ему в большую вину даже друзья его, — вынуждалась еще и некоторыми неблагоприятными для него обстоятельствами. В шведском лагере происходили перемены, которые застилали туманом приятную для Спренгтпортена перспективу быть начальником финских войск, о чем племянник его ловко пустил в Петербурге слух, как бы о заветной мечте финляндцев. Обстоятельства эти заключались, во-первых, в том, что король уезжал и его готовился заступить принц Карл, тяжелый характер которого мог обещать дурные перемены. Во-вторых, хотя старик Армфельт и оставался при армии, но в командование шведскими войсками вступил граф Мейерфельд, человек безусловно преданный Густаву. В-третьих, среди чисто финских войск, новое начальство нашло нужным расположить два шведских полка. Не без известного значения было наконец и последовавшее 8-го августа формальное объявление Шведами войны России. Оно состоялось с согласия если не государственных чинов, то все-таки стокгольмского сената, чем придавался ему некоторый облик законности, способный поколебать людей нестойких, а таковых между сотней конфедератов оказывалось, без сомнения, большинство. Поэтому Спренгтпортен настаивал на «поддержке суждений финских конфедератов присутствием войск её Величества», признавая заговорщиков «немножко медленными в принятии решений». Таким образом доблестное русское войско, вместо нового решения оружием и мужеством своим борьбы со Швецией, ставилось в жалкое положение каких-то закулисных пособников махинациям ничтожной горсти мятежников.

Шатание