Эту фразу мне и Пашке частенько говаривал Иван Вчерашкин,когда мы гуляли по лесу или рыбачили. Держитесь, говорил он, братцы, скоро мы свами погуляем по буфету, скоро придет ваше времечко, вам жить предстоит иправить, а ихнее времечко кончается, кончается оно, братцы, сил моих большенет!

В объяснения Иван Вчерашкин не вдавался…

Мне он твердо внушил, чтобы обо всем, что было, как бы язабыл. Забыл – и ни писка чтобы, ни пуканья, ни скрежета зубов. Точка.Меня нашел сам Ивам Вчерашкин в Ростове, в вокзальном сортире… Я писал на пол,орал, а мать моя умерла от тифа прямо на вокзале, о чем Вчерашкин узнал отпассажирской шоблы. Отца же моего, большевика-рецидивиста, грабившего царскиебанки, расстрелял лично Деникин. Вот такое мое прошлое, и Вчерашкин меняусыновил, как социалистический гуманист.

Ко всякой такого рода фразеологии он тоже приучал нас сПашкой, объяснив, что она вроде жаргона и без нее в нынешних компашках никудане деться. А меня, за то, что спас я Пашку от верной смерти и пристроилпридурком в кандей, он, Вчерашним, отблагодарит по-царски, царство небесноезверски убитым и замученным злодеями…

О том, что речь шла о расстрелянной семье царя, я тогда недогадывался…

Учились мы с Пашкой в небольшой школе, в закрытом, таксказать, загородном колледже для детей и родственников высших руководителей. Ноучеба нам была до лампы… Учились – и все.

Забыл вам сказать, что Вчерашкин добился освобождения отцаСашки Гринберга. Сделать это ему, наверно, было нелегко. Недели две возил он надачу четырех гусей с ромбами в петлицах и, кажется, самого Буденного. Пьянь шладымная. бабы ихние, напившись, пели под гитару и под джаз Утесова. Джазспециально привозили на автобусе «Буссинге»…

Однажды Сашку позвали в столовую. Вот он – жертва троцкизма,сказал Вчерашкин. Какая-то баба, Сашка потом уверял, что киноартистка ВераХолодная, посадила его на чудесные коленки, дала выпить шампанского и шепнулаСашке, чтобы приходил ночью в биллиардную. У Сашки чуть не разорвалось сердцеот волнения всего естества… Ромбы расспрашивали его об ужасной жизни в детдоме,они, оказывеетея, ничего об этих ужасах не знали, о педерастах-активистах, и,смеясь, велели Сашке бросить дрочить, потому что от этого, говорят, высыхаютмозги, как у нашего умника (Сашка был уверен, что речь шла о Ленине) инаступает паралич ума, что и доводит страну до разрухи и кровавого разгула.Отца обещали освободить.

Ночью Сашка пробрался в биллиардную. Артистка уже лежалапьяная и голенькая на зеленом сукне, как не лужаечке, а один из ромбов дрых накожаном дивана…

Не буду рассказывать, что там и как у них происходило.

Я забеспокоился вдруг: меня прошиб страх, почему это у меняне стоит? Почему мне по ночам не снятся бабы, и я, как князь, Пашка и Сашка, неуспев трахнуть их во сне, едва только дотронувшиеь до руки, до ноги, до губ, доволосиков между ног, не содрогаюсь от неведомого счастья и трусиков не сушуукрадкой на солнце. Почему? Я тоже вместе с Сашкой, по его приглашению,подсматривал не раз в щель дверную или в скважину замочную, или в окно набардачные сцены, и Сашка, бледнея, чуть ли не в беспамятства, отходил сторону.Его трясло от слез и злобы. Он скулил: почему все так устроено, что хочет он,хочет, хочет, и не велено кем-то, ждать надо черт знает чего, когда он уже впринципе может в любую минуту десять раз стать папашей собственного ребенка…

А я могу? Почему я не мучаюсь?.. Что со мной?.. Ничего я егоя себе не отшибал… До прихода Понятьева в Одинку бегали мы к баньке на бабпоглядывать, и подступала же какая-то тогда духота к сердцу и жарок разливалсяв паху… Почему я сейчас так спокоен? Почему?

Понимаю, гражданин Гуров, что вы сейчас не прочь потребоватьтщательной медэкспертизы в надежде на компетентное заключение спецов о моейврожденной патологической недоразвитости, и таким образом снять с себяобвинение в непредумышленном ненесении увечья, приведшего к невозможностигражданином Шибановым продолжать род человеческий… Понимаю. Оставьте этунадежду. Консультировался я через несколько лет со светилами. Один из ниххвалился нескромно, что не раз держал в своих руках член Сталина. Гениальный инеповторимый якобы член. Я попросил подробней рассказать светило о незабываемомвпечатлении. Вы понимаете, сказало светило, это трудно выразить словами. Держу,смотрю, чувствую всей душой, что гениальный, что исторический, безусловно, членв моих руках, и остальные по сравнению с ним – пипки от клизм, не более, новыразить подобное впечатление словами мог бы только Гомер или же Джембул, вобщем, поэт эпического склада. Не-выра-зи-мей-шее, батенька вы мой,впечатление!

Цыц, говорю, старая вредительская вонь, я тебе не батенька,давай подписку, что никому, никогда не будешь открывать государственную ипартийную тайну о члене Сталина! Быстро! С ума сошел? Сегодня это, а завтраяпонская разведка узнает секрет устройства жопы Кагановича? Или сердецостальных членов политбюро?.. И давай мне диагноз! Почему у меня не стоится? Быстро,эстет проклятый!

– Возможно, временная, очевидно, неполная атрофияфункций яичек и простаты из-за предположительной травмы последних впредродовой или ранний послеродовой период жизни…

Но оставим этот идиотский разговор…

Идем мы однажды по лесу. Грибы собираем. Нюх у меня и сейчасгениальный на это дело. Деревня все-таки! Иван Вчерашкин, Лашке, князь и я идемоднажды по лесу. Сашка уехал от нас к освободившемуся папане. Вдруг вижу вельничке человек в белом кителе. В руках – корзинка. Спиной к нам стоит. Курит.Палочкой лапы еловые приподнимает. Пашка по старой привычке подходит к нему инагловато говорит: «Дядь, оставь покурить! А?»

Дядя оборачивеется… Сталин!!! У меня дух зашел от ужаса, нои тоненькое жужжание только подлетающей или уже отлетевшей случайности уловилатогда душонка моя. Сталин! Пашка обалдело молчит. Иван Вчерашкин ходит где-то внизинке. Я тоже три на девять зубами умножаю, не могу помножить.

– Закуривай, Пашка, – вполголоса говорит Сталин,достав из кармана коробку папирос, – закуривай. Но мерзавец ты все-таки,что курить не бросаешь. Ты же партработником должен стать. Где отец?

– Папка-а ! Папка-а ! – заорал Пашка, однакобыстро закурил, затянулся глубоко и жадно раз десять подряд, даже шибануло его,бросил папиросу и сказал Сталину, что это – последняя, Иосиф Виссарионович !

– Верю. Не обижайся, если обманешь Сталина!

Тут Пашкин отец подошел. Здравствуй, говорит, дорогой Иосиф,спаситель мой!

– За это не благодари. Не обижай, – говоритСталин. – Ты лучше скажи, Иван, почему ко мне гриб не идет? Почему дажесраная-пересраная, вроде Крупской, сыроежка не хочет назваться груздем иполезть в так называемый кузов?

– Ты, Иосиф, горец! Орлам привычней зайцев с высотыпристреливать, да и кланяться низко ваш брат не привык.