Старик пожевал губами и еще выше поднял брови, удивляясь,какой у него вырос бедовый внучек: все понимает лучше всякого взрослого. И,главное, хитрый! У, хитрый!

Несмотря на свои девять с половиной лет, Гаврик в иныхслучаях жизни действительно разбирался лучше, чем многие взрослые. Да и немудрено. Мальчик с самых ранних лет жил среди рыбаков, а одесские рыбаки, всущности, мало чем отличались от матросов, кочегаров, рабочих из доков,портовых грузчиков, то есть самой нищей и самой вольнолюбивой части городскогонаселения.

Все эти люди на своем веку довольно хлебнули горя и насобственной шкуре испытали, «почем фунт лиха», что взрослые, что дети –безразлично. Может быть, детям было даже еще хуже, чем взрослым.

Шел тысяча девятьсот пятый год, год первой русскойреволюции.

Все нищие, обездоленные, бесправные подымались на борьбу сцаризмом. Рыбаки занимали среди них не последнее место. А борьба начиналасьлютая: не на жизнь, а на смерть. Борьба учила хитрости, осторожности, зоркости,смелости.

Все эти качества совершенно незаметно, исподволь росли иразвивались в маленьком рыбаке.

Брат Гаврика, Терентий, тоже сперва рыбачил, но потомженился и пошел работать в вагонные мастерские. По множеству признаков Гаврикне мог не догадываться, что старший брат его имеет какое-то отношение к тому,что в те времена называлось глухо и многозначительно – «движение».

Бывая в гостях у Терентия на Ближних Мельницах, Гаврикчастенько слышал, как братон говорил слова «комитет», «фракция», «явка»… И хотясмысла их Гаврик не понимал, однако чувствовал, что слова эти связаны сдругими, понятными всякому: «забастовка», «сыскное», «листовка».

Особенно хорошо было известно Гаврику, что такое листовки –эти странички плохой бумаги с мелкой серой печатью. Однажды, по просьбеТерентия, Гаврик даже разносил их ночью по берегу и клал, стараясь, чтобы никтоне заметил, в рыбачьи шаланды.

Тогда Терентий сказал:

– А как кто-нибудь увидит – прямо кидай их в воду и тикай. Акак поймают – скажи, что нашел в бурьяне.

Но все обошлось благополучно.

Вот именно поэтому Гаврик прежде всего и решил рассказатьпро матроса брату своему, Терентию. Мальчик знал, что Терентий все устроит.Однако он понимал, что следует еще кое с кем посоветоваться, кое-где побывать,может быть, даже в том самом «комитете».

Значит, нужно пока что ждать. Но ждать становилось опасно.

Несколько раз матрос приоткрывал дверь и осторожновыглядывал наружу. Но хотя вокруг было уже довольно темно, все же не настолько,чтобы можно было выйти в таком виде, не обратив на себя внимания, тем более чтона берегу еще оставалось много народу и с моря слышались песни катающихся налодках.

Матрос снова садился на койку и, уже не стесняясь старика иГаврика, громко говорил:

– Драконы… Шкуры… Ну, только пусть они мне когда-нибудьпопадут в руки!.. Я из них не знаю что наделаю… Голову положу, а наделаю… – ипостукивал тихонько по койке литым кулаком.

Уже смеркалось, когда дверь хибарки неожиданно открылась ивошел большой человек, на миг заслонив собой звезды. Матрос вскочил.

– Ничего, дядя, сидите, это наш Терентий, – сказал Гаврик.

Матрос сел, силясь в темноте рассмотреть вошедшего.

– Вечер добрый, – сказал голос Терентия. – Кто тут есть,никого не вижу. Почему лампу не зажигаете: керосину нема, чи шо?

– Ще трошки есть, – прокряхтел дедушка и зажег лампочку.

– Здорово, диду, как дело? А я вышел сегодня в город – идай, думаю, заскочу до своих родичей. Э, да, я вижу, у вас тут еще кто-то естьв хате! Здравствуйте!

Терентий быстро, но очень внимательно оглядел матроса прислабом свете разгоравшейся коптилки.

– Наш утопленник, – с добродушной усмешкой пояснил дедушка.

– Слыхал.

Матрос с сумрачным сомнением смотрел на Терентия и молчал.

– Родион Жуков? – спросил Терентий почти весело.

Матрос вздрогнул, но взял себя в руки. Он еще тверже уперсякулаками в койку и, сузив глаза, выговорил с дерзкой улыбкой:

– Допустим, Жуков. А вы кто такой, что я вам обязанныйотвечать? Я, может быть, обязанный отвечать лишь перед одним комитетом.

Усмешка сошла с рябоватого лица Терентия. Гаврик никогда невидел брата таким серьезным.

– Можешь меня считать за комитет, – немного подумав, заметилТерентий и сел рядом с матросом на койку.

– Чем вы докажете? – упрямо сказал матрос, отвергаятоварищеское «ты» и отодвигаясь.

– Надо сначала, чтоб вы доказали, – ответил Терентий.

– Кажется, мои факты довольно-таки ясные. – И матрос сердитопоказал глазами на ноги в подштанниках.

– Мало что!

Терентий подошел к двери, приоткрыл ее и негромко сказал вщель:

– Илья Борисович, зайдите на минуту.

Тотчас зашумел бурьян, и в хибарку вошел маленький, щуплый,очень молодой человек в пенсне с черной тесемкой, заложенной за ухо. Под старойрасстегнутой тужуркой виднелась черная сатиновая косоворотка, подпоясаннаяремешком. На обросшей голове сидела приплюснутая техническая фуражка.

Матросу показалось, что он уже где-то видел этого«студента».

Молодой человек стал боком, поправляя пенсне и посмотрел наматроса одним глазом.

– Ну? – спросил Терентий.

– Я видел товарища утром пятнадцатого июня на Платоновскоммолу в карауле у тела матроса Вакулинчука, зверски убитого офицерами, – быстрои без передышки проговорил молодой человек. – Вы там были, товарищ?

– Факт!

– Видите. Стало быть, я не ошибся.

Тогда Терентий молча достал из-под пиджака сверток и положилна колени матросу.

– Пара брюк, ремешок, тужурка, ботинок, к сожалению, недостали, пока будете ходить так, а потом купите, не теряя времени – одевайтесь,мы можем отвернуться, – так же быстро и без знаков препинания высыпал молодойчеловек, прибавив: – А то мне кажется, что за этим домом слежка.

Терентий мигнул:

– А ну-ка, Гаврик.