Вскоре пришла Мотина мама звать ужинать:

– Мотя, приглашай своего кавалера кулеш кушать, а то они,наверно, голодный.

Мотя сильно покраснела, потом побледнела, стала опятьпрямая, как палка, и произнесла сдавленным голосом:

– Мальчик, хочете с нами кушать кулеша?

Только сейчас Петя почувствовал голод. Ведь он сегодня необедал!

Ах, никогда в жизни не ел он такого вкусного, густого кулешас твердоватой, упоительно придымленной картошечкой и маленькими кубикамисвиного сала!

После этого чудеснейшего ужина на свежем воздухе под той жешелковицей мальчики отправились домой.

С ними пошел в город и Терентий. Он на минутку сбегал в доми вернулся в коротком пиджаке и люстриновом картузике с пуговичкой, держа вруке тоненькую железную палочку от зонтика, такую самую, с какой обыкновенногуляли одесские мастеровые в праздник.

– Тереша, не ходи, поздно, – умоляюще сказала жена, провожаямужа до калитки.

Она посмотрела на него с такой тревогой, что Пете почему-тостало не по себе.

– Сиди лучше дома! Мало что…

– Есть дело.

– Как хочешь, – покорно сказала она.

Терентий весело мигнул:

– Ничего.

– Не иди мимо Товарной.

– Спрашиваешь!

– Счастливого.

– Взаимно.

Терентий и мальчики зашагали в город.

Однако это была совсем не та дорога, по которой пришли сюда.Терентий вел их какими-то пустырями, переулками, огородами. Этот путь оказалсягораздо короче и безлюднее.

По дороге Терентий остановился возле небольшого домика ипостучал в окно. В форточку выглянуло худое, костлявое лицо человека с усами,опущенными на рот.

– Здорово, Синичкин, – сказал Терентий. – Выйди наминуточку. Есть новости.

Затем на улицу вышел в жилете поверх сатиновой рубахивысокий, тощий человек, напоминавший Пете «Дон Кихота», которого он недавночитал.

Терентий и Синичкин пошептались, после чего путьпродолжался.

Совершенно неожиданно они вышли на знакомую Сенную площадь.Здесь Терентий сказал Гаврику:

– Я еще сегодня к вам заскочу.

Кивнул головой и исчез в толпе.

Солнце уже село. Кое-где в лавочках зажигали лампы.

Петя ужаснулся: что будет дома!

Счастье кончилось. Наступила расплата. Петя старался об этомне думать, но не думать было невозможно.

Боже, на что стали похожи новые башмаки! А чулки! Откудавзялись эти большие круглые дыры на коленях? Утром их совсем не было. О рукахнечего и говорить – руки как у сапожника. На щеках следы дегтя. Боже, боже!

Нет, положительно дома будет что-то страшное!

Ну, пусть бы хоть отлупили. Но ведь в том-то и ужас, чтолупить ни в коем случае не будут. Будут стонать, охать, говорить разрывающиедушу горькие, но – увы! – совершенно справедливые вещи.

А папа еще, чего доброго, схватит за плечи и начнет изо всехсил трясти, крича: «Негодяй, где ты шлялся? Ты хочешь свести меня в могилу?»,что, как известно, в десять раз хуже, чем самая лютая порка.

Эти и тому подобные горькие мысли привели мальчика в полноеуныние, усугублявшееся безумными сожалениями по поводу картонок, так глупоотданных в порыве страсти первой попавшейся девчонке.

Казалось, никакая сила в мире не могла спасти Петю отнеслыханного скандала. Однако недаром у него на голове была не одна макушка,как у большинства мальчиков, а две, что, как известно, является вернейшимпризнаком счастливчика. Судьба посылала Пете неожиданное избавление.

Можно было ожидать все, что угодно, но только не этого.

Недалеко от Сенной площади, по Старопортофранковской улице,спотыкаясь, бежал Павлик. Он был совершенно один.

По его замурзанному лицу, как из выжатой тряпки, струилисьслезы. В открытом квадратном ротике горестно дрожал крошечный язык. Из носутекли нежные сопли.

Он непрерывно голосил на буквы «а», но так как при этом непереставал бежать, то вместо плавного: «а-а-а-а-а» – получалось икающее ипрыгающее: «а! а! а! а! а!»

– Павлик!

Ребенок увидел Петю, со всех ног бросился к нему и обеимиручками вцепился в матроску брата.

– Петя, Петя! – кричал он, дрожа и захлебываясь. – Петечка!

– Что ты здесь делаешь, скверный мальчишка? – сурово спросилПетя.

Ребенок вместо ответа стал икать, не в силах выговорить нислова.

– Я тебя спрашиваю: что ты здесь делаешь? Ну? Негодяй, гдеты шлялся? Ты, кажется, хочешь довести меня до могилы… Вот… набью тебе морду,тогда будешь знать!

Петя схватил Павлика за плечи и стал его трясти до тех пор,пока тот не прорыдал сквозь икоту:

– Меня… и!.. Меня ук… украли.

И опять залился слезами.

Что же случилось?

Оказывается, не одному Пете пришла в голову счастливая мысльна другой день после приезда самостоятельно погулять. Павлик тоже давно мечталоб этом.

Он, конечно, не собирался заходить так далеко, как Петя. Вего планы входило лишь побывать на помойке да, в самом крайнем случае, сходитьза угол посмотреть, как у подъезда штаба солдаты отдают ружьями честь. Но, набеду, как раз в это время во двор пришел Ванька-Рутютю, иначе говоря –Петрушка. Вместе с другими детьми Павлик посмотрел все представление, показавшеесяслишком коротким. Впрочем, распространился слух, что в другом дворе будутпоказывать больше.

Дети перекочевали вслед за Ванькой-Рутютю в другой двор. Нотам представление оказалось еще короче. Оно закончилось тем, что Ванька-Рутютю– длинноносая кукла в колпаке, похожем на стручок красного перца, с деревяннойшеей паралитика – убил дубинкой городового. Между тем решительно всем былоизвестно, что потом должно еще обязательно появиться страшное чудовище – нечтосреднее между желтой мохнатой уткой и крокодилом – и, схватив Ваньку-Рутютюзубами за голову, утащить его в преисподнюю.