Но недаром же Терентий был в свое время рыбаком.

Он великолепно знал одесский берег и в точности изучил всевыходы катакомб к морю.

Один из таких выходов находился в ста шагах позади хибарки,посредине обрыва. Это была узкая щель в скале, сплошь заросшая шиповником ибересклетом. Маленький ручеек просачивался из щели и бежал вниз по обрыву,заставляя вздрагивать ползучие растения и бурьян.

Отбившись от первого натиска городовых и сыщиков, Терентийповел товарищей прямо к знакомой расселине.

Преследователи понятия о ней не имели. Они думали, чтобеглецы хотят дачами пробраться в город. Полицейским это было на руку. Все дачибыли оцеплены. Беглецы неизбежно попадали в засаду.

Поэтому после первого же выстрела городовым было приказанобольше не стрелять.

Однако, прождав внизу с четверть часа, приставАлександровской части, который лично руководил облавой, послал околоточногонадзирателя узнать, схвачены ли преступники.

Околоточный отправился в обход удобной дорогой и вернулсяеще через четверть часа, сообщив, что беглецы наверху не появлялись. Такимобразом, их не было ни наверху, ни внизу. Где же они? Было совершенноневероятно, чтобы они сидели где-нибудь посреди обрыва, в кустах, и ждали, покаих схватят.

Тем не менее пристав велел своим молодцам лезть вверх иобшарить каждый кустик. Страшно ругаясь, поминутно скользя лакированнымисапогами по траве и глине, он сам полез на обрыв, больше не доверяя «этимболванам».

Они обшарили в темноте весь обрыв снизу доверху и ничего ненашли. Это было похоже на чудо. Не провалились же беглецы, в самом деле, сквозьземлю!

– Ваше высокоблагородие! – раздался вдруг испуганный голоссверху. – Пожалуйста сюда!

– Что там такое?

– Так что, ваше высокоблагородие, катакомба!

Пристав схватился белыми перчатками за колючие ветки. Тотчасон был подхвачен дюжими руками и втащен на маленькую площадку.

Усатый зажигал спичку за спичкой. При свете их можно былорассмотреть заросшую кустами черную узкую щель в скале.

Пристав мигом понял, что дело проиграно. Ушла такая добыча!Он затрясся в ярости, затопал узкими сапогами и, тыча кулаками в белыхперчатках направо и налево, куда попало, в морды, в скулы, в усы, кричалзалихватским, осипшим от крика голосом:

– Что же вы стоите, бал-л-ваны? Вперед! Обыскать всекатакомбы! Головы посрываю, мор-р-ды р-р-р-раскрошу к чертовой матери! Чтобнегодяи были схвачены! Марш!

Но он сам понимал, что все равно ничего не выйдет. Чтобыобыскать все катакомбы, надо по крайней мере недели две. Да и все равнонапрасно, так как прошло уже больше получаса и беглецы, несомненно, уже давно вдругом конце города.

Несколько городовых с неохотой полезли в щель и, беспрерывнозажигая спички, топтались недалеко от входа, оглядывая серые известняковыестены подземного коридора, терявшегося в могильной тьме.

Пристав изо всех сил плюнул и, дробно бренча шпорами,побежал вниз. Ярость душила его. Он рванул перекрахмаленный воротник пикейногокителя с такой силой, что отлетели крючки.

Крупно шагая по трескучему бурьяну, он подошел к хибарке и состервенением дернул дверь. Городовые в ужасе вытянулись.

Пристав вошел в каморку и застыл, расставив ноги и заложивсудорожно играющие пальцы за спину. Тотчас за приставом в дверь пролез усатый.

– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить, – таинственношепнул он, показывая круглыми глазами на дедушку, – хозяин конспиративнойквартиры, а это его мальчишка.

Пристав, не глядя на усатого, протянул к нему руку, взял егоощупью всей белой растопыренной пятерней за потную морду и с яростнымотвращением оттолкнул:

– Тебя, бал-лвана, не спрашивают. Сам знаю.

Гаврика охватил ужас. Он чувствовал, что сейчас произойдетчто-то страшное. Бледный и маленький, с красным, распухшим ухом, он смотрел немигая на стройного, плечистого офицера в голубых шароварах и черной лаковойпортупее через плечо.

Постояв таким образом не менее минуты, показавшейся мальчикучасом, пристав присел боком на койку. Не спуская глаз с дедушки, он вытянуллаковый сапог, извлек из тесного кармана серебряную папиросницу с оранжевымтрутом и закурил желтую папироску.

«Фабрики Асмолова», – подумал Гаврик.

Пристав пустил из ноздрей дым, произнес вместе с дымом:«Н-нусс» – и вдруг заорал во всю глотку так, что зазвенело в ушах:

– Встань, мерзавец, когда находишься в присутствии офицера!

Дедушка суетливо вскочил. Скрючив босые черные ноги иоправляя на тщедушном теле рубаху, старик уставился на пристава бессмысленнымисолдатскими глазами.

Гаврик видел, как дрожала дедушкина вытянутая шея и какдвумя вожжами натягивалась под подбородком сухая кожа со старинным шрамом.

– Нелегальных прячешь? – ледяным голосом произнес пристав.

– Никак нет, – прошептал дедушка.

– Говори: кто у тебя только что был?

– Не могу знать.

– Ах, ты не можешь знать! – И офицер медленно привстал.

Сжав губы, он коротким и точным движением ударил старика вухо с такой силой, что тот отлетел и всем телом стукнулся в стенку.

– Говори, кто был?

– Не могу знать, – твердо сказал старик, двигая скулами.

Снова мелькнул кулак в белой перчатке. Из дедушкиных ноздрейпотекли две слабые струйки крови. Старик зажмурился, вдавил голову в плечи ивсхлипнул.

– За что же вы бьете, ваше благородие? – тихо, но грозносказал дедушка, вытирая под носом и показывая приставу запачканную руку.

– Молчать! – заорал офицер бледнея.

Большая бархатная родинка чернела на его гипсовом лице. Он сотвращением посмотрел на свою испорченную перчатку.

– Говори, кто был?

– Не могу знать…

Старик успел закрыть лицо руками и отвернуться к стенке.Удар пришелся по голове. Штаны на коленях обвисли. Дедушка стал медленносползать вниз.

– Дядя, не бейте его, он – старик! – со слезами отчаяниязакричал Гаврик, бросаясь к приставу.

Но пристав уже выходил из хибарки, крича: