– Нет, клянусь, твоя музыка хорошая! Но сначала я собирался сказать, как странно было сюда переехать, потому что все ваши медиа есть у нас в Австралии. У нас столько всего вашего, а у вас так мало нашего, и честно, вы многое теряете.

– Неужели?

– Да, правда. Например, классику рока. Ты когда-нибудь слышала о Midnight Oil или Cold Chisel? Джимми Барнсе?

Я пожала плечами. Честно говоря, меня не очень интересовало, что я упускаю, но Броэм, казалось, увлекся, поэтому я позволила ему продолжить.

– Он пишет что-то вроде австралийского лейтмотива, – сказал он, обращаясь словно к самому себе, и начал искать на Spotify.

Пока, Халид. С тобой было потрясающе ехать.

Как и предполагалось, мягкий голос Халида сменили фортепианные аккорды восьмидесятых.

– Ого, это была перемена настроения, – улыбнулась я.

Броэм не колебался.

– Working Class Man, – сказал он, будто это что-то мне объясняло. – Ты никогда не слышала?

– Знаешь, нет, – начала я, но музыка становилась громче, и Броэм начал, честное слово, подпрыгивать на своем сиденье под музыку, которая напоминала австралийскую версию Брюса Спрингстина. Я была так ошеломлена, что ход моих мыслей спутался.

Броэм прибавил громкость для большей выразительности и начал беззвучно повторять слова, сжав руки в кулаки и закрыв глаза. Потом он начал петь, слишком хриплым, рычащим голосом, подражая певцу, сначала тихо, затем все громче, смеясь во время пения. К концу он пел на полную громкость, а я смеялась так сильно, что забеспокоилась за нашу безопасность. Парень протянул руки к стеклу так, будто выступал перед толпой, выкупившей все билеты, на Мэдисон-сквер-гарден: подбородок поднят, лицо сморщено от напускной эмоциональности.

– Кто ты? – взвыла я, задыхаясь. – Что происходит?

– Происходит музыкальный гений, – прокричал Броэм, допевая последние строчки песни.

– Я в ужасе!

– Это просто твой разум пытается осознать, как много было упущено.

– О боже.

Броэм запыхался и тяжело дышал, но смеялся вместе со мной.

– Ладно, я все. Можем включить снова твои песни.

– Спасибо, господи, я не уверена, что смогла бы удержать машину на дороге во время выхода на бис.

Халид не долго пел нам, прежде чем я свернула с шоссе на проселочную дорогу. Еще несколько поворотов, и мы достигли моей цели – подножия горы Тильда.

По правде говоря, «гора» звучит слишком преувеличенно. В действительности это разрекламированный холм, получивший свое название благодаря школьникам, которые хотели придумать хештег в «Инстаграме» для своих походных фотографий. Но холм был достаточно большим, чтобы похвастаться крутой каменистой дорогой, извивающейся вокруг него, в соответствии с нашей целью. Я завела машину, а Броэм вцепился в центральную консоль побелевшими пальцами, и вся его беспечность исчезла.

– Не убивай нас, не убивай нас, не убивай нас, – пропел он.

– Звучит серьезно.

– Я чертовски серьезен, Филлипс, если ты убьешь нас, Я УБЬЮ ТЕБЯ.

– Как же приятно получать от тебя хоть какие-то эмоции, Александр.

– Э… страх – это… эмоция?

– О, конечно да.

Я переключила передачу, и машина откатилась назад всего на фут или два, выравнивая положение. Броэм ударился головой о спинку сиденья и, зажмурившись, застонал.

Я сняла руку с рычага и сжала плечо своего спутника. Его глаза распахнулись, и он посмотрел на мою руку с легкой тревогой.

– Мы в порядке. – Я засмеялась.

– Смотри на дорогу, – слабо приказал он.

– Да, сэр, простите, сэр.

Мы достигли вершины холма, и я выехала на смотровую площадку. Под нами раскинулись ярко-зеленые поля, цепи холмов и группы деревьев. Горизонт был затянут туманом и посерел от дождя, но, как я и надеялась, каждые несколько секунд он освещался рассеянными вспышками молний. Гроза проходила слишком далеко, чтобы услышать гром, но молнии вплетались в сумерки, создавая пурпурные, розовые и желтые вспышки на огромном пространстве неба. Отсюда мы могли видеть все сквозь ритмичное движение дворников.

Рядом со мной Броэм немного успокоился, хотя его рука все еще сжимала бардачок, будто это могло спасти его в случае падения с холма. По крайней мере, его щеки снова приобрели живой розовый цвет.

– Мы всегда сюда приезжали, – сказала я, – когда мои родители еще были вместе. И каждый раз была гроза.

Еще одна вспышка молнии осветила небо бледно-персиковым цветом, а затем небосвод снова потускнел до темно-серого. Броэм ослабил хватку и приложил руку к груди, чтобы снять напряжение. Потом искоса взглянул на меня

– Давай.

– Что? Уже?

Но по всей видимости он не имел в виду возвращение домой, потому что отстегнул ремень, прежде чем я успела задать вопрос. Затем открыл дверь, впуская ледяной порыв ветра и дождь, выскочил наружу и захлопнул дверь.

– Броэм! – позвала я, но, кажется, не было и малейшего шанса, что он меня услышал.

Смотровая площадка была не такой уж и большой. Просто пара мест для машин, ограждение из переплетенных бревен и несколько деревьев. Дальше – резкий обрыв.

Я не хотела выходить. Там меня не ждало ничего, кроме нескончаемого потока воды, ледяного ветра и сожалений.

Через мокрое от дождя пассажирское окно я наблюдала за происходящим.

Зачем?

Правда, зачем вообще было связываться с Броэмом?

Вопреки здравому смыслу я выдернула ключи и, спотыкаясь, вышла к нему.

Дождь обрушился на меня с неистовой силой – ни зданий, ни укрытий, которые могли бы защитить нас. Мои волосы хлестали по лицу влажными прядями, а джинсовая куртка за несколько секунд намокла и отяжелела, так что я чувствовала, будто на мои плечи положили пару кило.

Броэм, по известной только ему причине, стал карабкаться на чертово дерево. С грацией человека, обладающего атлетическим телосложением, он перебирался с ветки на ветку.

– Что ты делаешь? – спросила я. Я не хотела, чтобы в моем голосе звучало столько отчаяния, но так и было.

– Я никогда раньше не был в горах в ливень, – ответил он.

– Это гроза, Броэм! Знаешь, такое явление с молниями?

– До настоящей грозы еще далеко, не будь неженкой.

– Что это, черт возьми, значит? – Я стояла у дерева, обняв себя в попытке укрыться от дождя и холода.

– Трусишка. – Броэм взобрался на толстую ветку, перевалился в удобное сидячее положение, затем наклонился вперед, чтобы видеть меня сквозь листву. – Ты идешь или нет?

Я раздраженно вздохнула и огляделась. Вокруг не было ничего и никого, ни единой птички. Только мы и машина Эйнсли.