Писательница даже моргнуть не успела, как ее руки опустели. Почти одновременно опустела и ее голова.

«Интересно, так будет происходить после каждого столкновения с сильными эмоциями извне? Или со временем я привыкну…» – было единственной мыслью, которую смогла наскрести Эос.

И, потянувшись к гитаре, она запела прежде, чем смогла обдумать свой выбор:

– Хватит! Прошу! – не выдержав, крикнул Второй.

С каждым ее словом нарастало его волнение. Ему это сложно было назвать пением, скорее шепот и щебет со словно бы случайными высокими нотами. Игру тоже было нельзя назвать идеальной: Эос частенько не дожимала аккорды, а иной раз, бывало, пальцы слишком быстро соскальзывали со струн во время перебора, и все же… и все же все это непостижимым образом собиралось в цельную картину, придавая смысл тексту, превращая его в их собственную историю. Инкуб чувствовал, как совсем не безопасная, но живая и теплая сила вынесла их всех на этот «узкий перекресток мирозданья». Зачем? Он пока не знал… но верил, что есть причина. Впервые в жизни он во что-то верил… и это было так больно…

Подняв глаза, Эос увидела дрожащего друга, а за его спиной недорисованную нагую танцовщицу у шеста. Она была красивой и грациозной, но лицо выражало нестерпимую муку.

На этот раз писательница не успела не только подумать, но даже осознать, что она делает: руки двумерной женщины обвила змееподобная веревка, у ног вспыхнул столб пламени, быстро затянувшего весь пол в комнате. Теперь казалось, что та вовсе не танцует, а пытается забраться на шест, к которому привязана, чтобы не сгореть. В то же самое время потолок затянули облака, с которых вниз смотрели ангелы. Они плакали и тянулись к бывшей танцовщице, но их светлые полупрозрачные руки не могли вытащить ее, не могли даже коснуться…

Все это потребовало какую-то долю секунды, а потом Эос поднялась и взяла старпома на руки, словно ребенка. И тот сразу же судорожно обвил ее всеми четырьмя конечностями, как напуганная обезьянка.

– Простите, шеф… – тихо сказала писательница, невольно баюкая это хрупкое на вид и очень легкое на вес существо. – Похоже, я испортила вашу картинку…

– Мф… – устало выдохнул тот ей в шею и слегка потерся щекой о плечо. – И что сия аллегория означает?

– Я думаю, эта женщина ведьма, шеф…

– Инкуб, – прервал он ее.

– Что?

– «Инкуб», милая, – вздохнул Второй. – Ты ведь сама выбрала для меня это слово, почему ты его не используешь?

– Честно говоря, по-моему, эту звучит бестактно… – откликнулась Эос. – Это была просто шутка, я не ожидала, что ты примешь ее так близко к сердцу… мне стыдно…

– И зря – мне действительно нравится… – тихо сказал тот.

– Ладно, Инкуб, – слабо улыбнулась писательница. – Продолжим разбирать аллегорию?

– Конечно, – медленно произнес собеседник. Он бы все отдал за возможность провисеть так до утра, просто чувствуя, что она говорит с ним.

– Хорошо, тогда… – Эос принялась ходить по комнате, как в то время, когда рассказывала сказки болевшей племяннице (девочка упорно отказывалась ложиться в кровать). – Наша ведьма, она обладает знанием – древним знанием, которое нельзя назвать безопасным. И есть люди – много людей, которым это не нравится. Кое-кто просто боится ее, кое-кто видит в ней угрозу своей власти. Но просто убить ведьму им было недостаточно, поэтому они подтасовали улики и устроили суд, чтобы дискредитировать ее и ее знания в глазах общества, чтобы знание не распространялось, и чтобы никто не пришел помочь ей. На суде ведьму приговорили к сожжению заживо. И помочь действительно никто не пришел… Но ангелы – духи света и истины. Они знали, как было дело. Они готовы взять ее к себе. И все же, чтобы это стало возможным, она должна стать одной из них, для чего придется сгореть заживо…

– Какая правдивая история… – вымолвил Инкуб.

– Да уж, – кивнула собеседница. – И, главное, вечно актуальная…

– Не думаю, что ты что-то испортила в моей картинке, – вздохнул тот. – Теперь я и сам вижу, что это была ведьма, просто я сразу этого не понял… Кажется, теперь я знаю также, что ты имела в виду под платоническими чувствами, и я… думаю, я люблю тебя именно так, Эос. Но все же… я вряд ли когда-нибудь смогу перестать хотеть тебя, прости…

Смешиваясь с его ощущениями, эти слова казались писательнице чем-то вроде густой черной крови, текущей из открывшейся старой раны…

– Тут не за что извиняться, – она нежно коснулась губами его виска. – Ты и так делаешь гораздо больше, чем можно ожидать от живого существа. Я тоже люблю тебя, малыш. Даже не потому, что ты так неподражаемо крут… просто это что-то в воздухе…

– Тогда позволь мне повисеть так еще немного…

– Разумеется, – она снова зарылась носом в его волосы – кажется, это начало входить в привычку… – Честно говоря, тебя очень приятно держать на руках, когда ты не извиваешься…

– Чертовски плохая идея… – словно невзначай протянул корабль.

Писательница даже не успела спросить «Почему?», а в каюте уже стояла Марго с ужином.

– Я понимаю, что ты устала и все такое… – начала было помощник по снабжению, но слова застряли в горле.