наполнить ванну и нельзя покидать гостиницу. В отеле были сэндвичи, но, разумеется, в конце концов еды не хватило. Однажды мы с Джеффом стояли у меня на балконе, как два идиота, и смотрели на раскачивающиеся деревья. Затем услышали:

– Вы! Эй, вы! Вернитесь в номер! Убирайтесь с балкона!

Это был полицейский.

– Идиоты, вернитесь в комнату!

Стало жутковато. В какой-то момент нам сообщили:

– Уже слишком поздно уезжать, вам придется остаться. Находитесь под кровом!

Мы подумали: «О боже. Началось».

Через нас прошел только внешний фронт урагана. Сносило деревянные столбы, мимо пролетали светофоры, деревья вырывало с корнями, но всей мощью не ударило. Даже так было достаточно стремно, чтобы напугать нас до усрачки.

Несколько месяцев мы провели в доме Барри Гибба. Он переехал в другое место. Мы поступили так же, как и в Лос-Анджелесе: оборудовали репетиционную студию и установили аппаратуру. К нам подъехал Крейг Грубер, бывший басист Rainbow – группы, в которой пел и Ронни. Мы оставили Джеффа, так как нашли с ним общий язык, и попробовали его на клавишных. Для него это было в новинку, но его хватало на то, что нам было нужно: играть аккорды и иногда предлагать идеи.

Мы написали еще несколько песен, в этот раз без Гизера. Для нас с Биллом это было непривычно, мы привыкли работать с Гизером. Нам казалось, что уход Гизера – явление временное, и мы надеялись на его возвращение. Было нелегко, но мы справлялись. На самом деле процесс создания протекал довольно гладко, и вскоре был готов целый альбом.

Билл не по-детски бухал. С ним была его жена и не отставала от муженька. Билл мог проснуться утром еще трезвым, взять из холодильника пиво, потом еще одно и еще. Я спрашивал его:

– Билл, сколько ты уже пива выпил?

– Ой, да пару банок всего.

Но к тому времени было уже около десяти. А он всегда говорил: «Ой, да всего пару банок».

В течение дня он переходил от стадии веселья к состоянию полного мрака, меняясь по мере того, как выпивал все больше. К девяти или десяти вечера мы начинали его избегать, потому как он приходил в по-настоящему подавленное состояние и становился агрессивным. Между тем на его игре это никак не сказывалось. Он пил с утра, но, если выпивал всего несколько бутылок, играл отлично. А уже к вечеру переходил в другую стадию. И если мы вдруг решали взять выходной, он квасил, как в последний раз.

Как обычно, над Биллом подшучивали. Однажды у меня оказался телефон клуба анонимных алкоголиков (АА) и имя парня, который там всем заправлял. Я сказал Биллу:

– Позвонил какой-то уебан, у тебя будет интервью.

– Че?

– У тебя интервью. Позвони, спроси этого парня и скажи: «Не могли бы вы мне помочь? Это Билл Уорд».

Он так и поступил. Билл начал: «Алло. Это Билл Уорд. Вы не могли бы мне помочь? Мне сказали, чтобы я вам позвонил».

Они начали обсуждать проблемы с алкоголем. Мы стояли за спиной, слушали, и Билл не на шутку разозлился. Никогда его таким не видел. Телефон подлетел в воздух и разбился об пол. Мы быстренько съебались. Он совершенно не оценил шутку и целую вечность потом ходил в дурном настроении. Мы старались не попадаться ему на глаза, чтобы лишний раз не провоцировать.

Несмотря на его пьянство, мы поручили ему ходить в банк и забирать деньги, чтобы выплачивать зарплаты персоналу. Хотели, чтобы у него была цель:

– Смотри не нажрись с утра, Билл, тебе в банк идти!

– А, ладно, да.

Он чувствовал ответственность. Вставал утром, брился и приодевался. Купил себе чертов дипломат и неожиданно превращался в бизнесмена, приходил в банк весь такой важный. Было забавно каждую пятницу наблюдать, как этот алкаш идет забирать деньги.

Ронни он по-настоящему нравился. Однако с приходом Ронни динамика в группе изменилась, и это сказалось на Билле. Он был не до конца доволен ситуацией. Он, как и все мы, привык, что Оззи всегда поблизости, но Билл просто не мог свыкнуться с тем, что его друга больше нет рядом. А его постоянные пьянки лишь усугубляли ситуацию. На самом деле все стало настолько хреново, что Оззи больше не мог с нами оставаться. Билл, наверное, скучал по Оззи, но это не означало, что нам нужно было найти того, кто пел бы как Оззи. Критики нас бы тогда сожрали с потрохами – к тому же Оззи такой один. Мы выбрали Ронни, потому что нам нравилось, как он работал, да и голос у него потрясающий. После прихода Ронни мы стали играть немного другую музыку. Heaven And Hell мы сочиняли для вокалиста, который отличался настолько, что перед нами открылись новые двери. Проработав десять лет с Оззи, уже приблизительно знаешь, что и как он будет петь. Все его возможности известны. Где пределы возможностей Ронни, мы не знали, и это было стимулом, чтобы все время прорываться на неизведанные территории и понять, на что он способен. Это была свежая кровь в группе, и я мог играть совершенно другие аккорды, имея возможность расширить свои музыкальные горизонты. И Ронни реально вдохновлял меня играть соло и вырваться из привычных шаблонов. Не то чтобы мне раньше не хватало соло, но Оззи никогда не спрашивал меня: «Почему бы тебе не вставить сюда соляк?»

Оззи во все это не вникал. Или, может быть, немного вникал, а затем внимание рассеивалось. Он не так активно вносил свою лепту в творческий процесс. Оззи не виноват. Просто он не был таким музыкальным. Не владел никаким инструментом, поэтому не знал, какие где должны быть аккорды, а с Ронни мы работали скорее как единый коллектив, и, если сесть рядом с ним, он брал гитару или бас и предлагал:

– Как насчет такого аккорда?

– А, да… точно!

И от этого мы отталкивались. Ронни принимал огромное участие в творческом процессе, и это было круто.

Оззи пел под риффы. Только послушайте «Iron Man», и вы поймете, о чем я: его вокальная мелодия копирует музыкальную линию. В этом нет ничего такого, но Ронни любил петь вокруг риффа, а не с ним, придумывая мелодию, которая отличалась от аккомпанемента, что и давало нам больше возможностей в музыкальном плане. Не хочу наговаривать на Оззи, но с Ронни я значительно вырос как гитарист и стал принимать нестандартные музыкальные решения.

Ронни много привнес, и дело не только в голосе. Он знал, чего хотел, и мог объяснить, используя музыкальные термины:

– Может, попробуем здесь ля?

Оззи этого не умел и не