Бенитез вытащил стул из-за письменного стола и спросил:

– Вас не побеспокоит, если я продолжу готовиться, пока мы говорим?

– Ни в коей мере.

Ломели наблюдал за филиппинцем, который сел на кровать, натянул на ноги носки. Ломели еще раз поразился тому, насколько молодым и стройным выглядел филиппинец для мужчины шестидесяти семи лет, в нем было что-то чуть ли не мальчишеское, что подчеркивала и прядь иссиня-черных волос, которая упала ему на лицо, когда он наклонился. У Ломели в последнее время уходило минут десять на то, чтобы надеть два носка. А конечности и пальцы филиппинца казались гибкими и проворными, как у двадцатилетнего. Может быть, он при зажженных свечах не только молился, но и практиковал йогу?

Ломели вспомнил цель своего прихода:

– Вы вчера вечером любезно сказали, что голосовали за меня.

– Да.

– Не знаю, продолжаете ли вы по-прежнему голосовать за меня – я не прошу вас говорить мне об этом, – но если продолжаете, то я хочу повторить мою просьбу перестать это делать. Только на сей раз прошу с большей настоятельностью.

– Почему?

– Во-первых, потому, что мне недостает духовной глубины, чтобы быть папой. Во-вторых, потому, что шансов победить у меня нет. Вы должны понять, ваше высокопреосвященство, что этот конклав ходит по лезвию ножа. Если мы не придем к решению завтра, то правила говорят совершенно ясно: голосование будет приостановлено на день, чтобы мы могли поразмышлять о сложившейся ситуации. Потом у нас будут еще два дня, чтобы попытаться выбрать папу. Если не получится – еще один перерыв на день. И так далее, и так далее, пока не пройдут двенадцать дней и не состоятся тридцать голосований. И только после этого новый папа может быть избран простым большинством.

– Так в чем же проблема?

– Я бы сказал, что она очевидна: ущерб, который претерпит Церковь, раз она так долго не может договориться внутри себя.

– Ущерб? Я не понимаю.

«Он такой наивный или неискренний?» – подумал Ломели и терпеливо объяснил:

– Двенадцать дней голосования и обсуждения, все под покровом тайны, когда половина печатных средств мира съехались в Рим. Это будет воспринято как доказательство того, что Церковь находится в кризисе, если не может выбрать лидера, который провел бы ее через трудные времена. Откровенно говоря, это к тому же усилит ту фракцию наших коллег, которая хочет вернуть Церковь в прошлое. В худших моих ночных кошмарах, если говорить совершенно откровенно, я думаю, что длительный конклав может стать началом большого раскола Церкви, который угрожает нам вот уже шестьдесят лет.

– Значит, насколько я понимаю, вы пришли просить меня голосовать за кардинала Трамбле?

«Он куда проницательнее, чем кажется», – подумал Ломели.

– Именно такой совет я бы вам дал. И если вы знаете кардиналов, которые голосовали за вас, я бы также просил вас посоветовать им сделать то же самое. Вы, кстати, знаете, кто они, просто из любопытства?

– Подозреваю, что двое из них – мои соотечественники, кардинал Мендоза и кардинал Рамос, хотя я, как и вы, никого не просил поддерживать меня. И если честно, кардинал Трамбле уже беседовал со мной об этом.

– Ну конечно – как же иначе! – рассмеялся Ломели, но тут же пожалел о сарказме в своем голосе.

– Вы просите меня голосовать за человека, которого считаете честолюбцем? – спросил Бенитез и посмотрел на Ломели долгим, жестким, оценивающим взглядом, от которого декану стало не по себе. Потом, не сказав больше ни слова, начал надевать туфли.

Ломели заерзал на стуле. Его не устраивало такое долгое молчание. Наконец Бенитез сказал:

– Это, конечно, только мое предположение, но я думаю, поскольку у вас явно были тесные отношения с его святейшеством, вы не хотели бы видеть папой кардинала Тедеско. Но возможно, я ошибаюсь… может быть, вы верите в то же, что и он?

Бенитез закончил завязывать шнурки, опустил ноги на пол и, снова посмотрев на Ломели, сказал:

– Я верю в Господа, ваше высокопреосвященство. И только в Господа. Вот почему я не разделяю вашего опасения при мысли о длительном конклаве. Кто знает? Возможно, именно этого и хочет Господь. В этом же и объяснение того, почему наш конклав являет собой такую головоломку, которую даже вы не можете разгадать.

– Раскол будет против всего, во что я верил, за что я всю жизнь работал.

– И что же это?

– Божественный дар единой Вселенской церкви.

– И это единство институции стоит сохранять даже ценой нарушения собственной клятвы?

– Это необычное заявление. Церковь – это не просто институция, как вы ее называете, это живое воплощение Святого Духа.

– Вот в этом мы с вами расходимся. Я чувствую, что хотел бы скорее увидеть воплощение Святого Духа в другом месте. Например, в этих двух миллионах женщин, которых изнасиловали в рамках реализации военной политики во время гражданских войн в Центральной Африке.

Ломели был настолько поражен, что не сразу нашел ответ.

– Могу вас заверить, – жестко сказал он, – я бы никогда не пошел на нарушение моей клятвы Господу… независимо от последствий для Церкви.

Ударил вечерний колокол, издав долгий звенящий звук, похожий на звук пожарного набата, – извещавший о том, что можно спускаться на обед.

Бенитез встал и вытянул руку:

– Декан, я не имел в виду ничего оскорбительного. И я приношу извинения, если мои слова задели вас. Но я не могу голосовать за человека, если не считаю его наиболее достойным папского престола. И для меня этот человек не кардинал Трамбле, это вы.

– Сколько можно, ваше высокопреосвященство? – Ломели раздраженно ударил по краю стула. – Мне не нужен ваш голос!

– И тем не менее он будет вашим. – Бенитез сильнее вытянул руку. – Послушайте, будем друзьями. Спустимся в столовую вместе?

Ломели посидел, понурясь, еще несколько секунд, потом вздохнул и позволил Бенитезу помочь ему подняться. Он смотрел, как Бенитез обошел комнату, задувая свечи. Погашенные фитильки еще несколько мгновений испускали тонкую черную струйку едкого дыма, и запах плавленого воска унес Ломели в его семинарские времена: он тогда читал при свече в спальне, когда гасили свет, и притворялся спящим, если священник заглядывал с проверкой.

Декан зашел на минуту в ванную, облизнул большой и указательный пальцы и загасил свечу у раковины. В этот момент он заметил туалетные принадлежности, которые О’Мэлли раздобыл для Бенитеза в вечер его прибытия: зубная щетка, маленький тюбик с зубной пастой, пузырек дезодоранта и пластмассовая одноразовая бритва, все еще в целлофановой обертке.

Тем вечером, когда они сидели за третьим ужином их заточения (ели непонятную рыбу в соусе с каперсами), какое-то новое лихорадочное настроение обуяло конклав.