Взглянув на Дебору, Карла — опять же чудом, как в тот раз, когда вернула подруге способность видеть, — вроде бы кое-что разглядела под каменной маской.

— Слышь, Деб… все путем. Мне потому пришлось вернуться, что замахнулась я на все сразу, в том числе и на отца… да и другие причины были. Но я не сдаюсь; просто устала, вот и все.

Глаза ее наполнились слезами, и Дебора, застывшая от смущения и тревоги при виде чужой скорби, могла только гадать: что же есть такого в земном мире, если утопающие раз за разом бросаются в этот зловещий океан хаоса, еще не порозовев и не отдышавшись после предыдущей попытки.

«Почему, как ты думаешь, они способны плыть, как другие, хотя поверхностное натяжение их нганонов нарушилось уже при первом утоплении?» — прокричала Дебора Лактамеону.

«Идат его знает, — ответил бог. — Для некоторых ничего невозможного нет».

Душевные мышцы Деборы напряглись от страха.

«Значит, по-твоему, их нганон не вредоносен по своей сути, а… избирателен?»

«Так и есть».

«Но мы с ней подруги. Я ведь ее отравлю, если в ней нет моей субстанции!»

«Именно так».

«Мыслимо ли такое противоречие Закону? Сам Закон гласит: „Нганон притягивает себе подобное“. Значит ли это, что я притянула совсем другую субстанцию, и если да, то скажи: почему?»

«Очевидно, в наказание, — отозвался Лактамеон. — Бывает, что мы насылаем проклятие на других в наказание самим себе».

Дебора перевела глаза от бога к Карле, у которой все еще текли слезы. Видимо, Обман частично заключается в том, что ты лишь притворяешься, будто знаешь код, но после долгих, мучительных лет, когда до ключа уже рукой подать, последняя ступенька рушится, и опять тебя встречают только хаос, анархия и гогот.

«Мы с нею дружили! — кричала Дебора вслед удаляющимся богам. — По ней было незаметно, что она пострадала…»

«У вас разные субстанции; нганоны ваши не схожи. Ты ее погубишь», — отвечали боги.

Когда Карла перестала плакать, Дебора телесно еще находилась в изголовье койки, но мыслями была уже далеко.

По какой-то непостижимой причине к Деборе прикипела одна из практиканток. Деловито, с беспричинной, докучливо веселой преданностью эта девушка — расплывчатое белое пятно на сером фоне и невнятный голос — следовала за Деборой как привязанная, когда та появлялась «на людях».

«Болезнь твоя серьезней, чем тебе кажется, — сказала себе Дебора по-ирски. — Земляне обычно выбирают самых никчемных и бросают их Богу. На тебе, Боже, что нам негоже. И такие вот Деборы — что обглоданные косточки. А посему отныне будет мне имя: Косточка».

На ирском получилось очень смешно, и она расхохоталась вслух, но тут же сделала символический ирский жест руками, изображая при этом беззвучный, как того требовал Ир, смешок.

«Кто тут у нас веселится?» — откликнулся на ее шутку Антеррабей.

«Косточка Божья, кто ж еще? — ответила она, и они вместе хохотали до тех пор, пока у нее внутри не утихли земные муки. — Что с нею, блаженной, станется, когда Бог учует такое подношение!» Они еще посмеялись.

«То-то удивится перепотевшая студенточка, замахнувшаяся на Небеса!» И опять смех, но сменился он грустью, потому что Дебора не чувствовала в себе сил попросить практикантку, чтобы та больше не ходила за ней по пятам и не донимала нравоучительными шумами.

Весна была в полном разгаре, и Дебора, которая раз за разом открывала Фуриайе секреты, страхи, пароли для перехода из одного своего мира в другой, делала это лишь для того, чтобы ускорить свою капитуляцию перед вездесущим обманом, неминуемым, как Судный день или полет Антеррабея в нижние пределы. Ее не покидало бодрящее чувство отстраненности от мира, и какое-то время она даже репетировала роль в драме судьбы, оттачивая высокое искусство элегантного изображения смерти.

Фуриайя всплеснула руками:

— Да ты не только больная, господи прости, ты еще дитя малое!

— И что из этого?

— Да то, что помочь тут нечем — ты еще не наигралась, так что актерствуй и делай то, чего душа требует. Прошу только об одном: дай мне возможность разглядеть, где заканчивается болезнь, против которой брошены все наши силы, и начинается детство — верный признак того, что ты стопроцентно земная девушка и будущая женщина. — Пристально вглядевшись в Дебору, она улыбнулась. — Подчас наша с тобой работа становится такой напряженной — нужно разобраться и с секретами, и с симптомами, и с призраками прошлого, — что невольно забываешь, насколько сухой и бессмысленной может выглядеть вся эта терапия до той поры, пока больному не откроется реальность мира.

Дебора взглянула на захламленный письменный стол. Зачастую вид его приносил ей облегчение; сейчас перед ней оказалось бесформенное старое пресс-папье, на котором глаза и ум отдыхали после трудного многочасового сеанса. Дебора остановила на нем взгляд: хоть и знакомое, оно не могло ей навредить. Фуриайя проследила за ее взглядом.

— Знаешь, из чего оно сделано?

— Из агата?

— Нет, не из агата. Это редкий вид окаменелого дерева, — объяснила Фуриайя. — Когда я окончила, как у вас говорят, среднюю школу, отец повез меня в Карлсбад. Там изготавливают в высшей степени причудливые изделия из камня и разных горных пород, а эту вещицу я купила в тамошней сувенирной лавке.

Фуриайя впервые обмолвилась о прошлом и о своей личной жизни. В свое время, когда между ними только-только зарождалась доверительность и Дебора начала борьбу за свой рассудок, вынуждая себя оставаться танкуту (открытой) под натиском испытующих вопросов, Фуриайя в конце сеанса поднялась с кресла, отломила прекрасную длинную веточку от распустившегося на подоконнике цикламена и сказала:

— Как правило, я не обламываю цветы, но этот ты заслужила. Кстати, подарков я тоже не дарю, так что пользуйся.

За принятие в дар земных цветов Ир послал ей два жестоких наказания; от второго она оправилась лишь через несколько дней — к тому времени дивный цветок увял и засох. Теперь Фуриайя вручала ей следующий подарок: крошечную частицу себя. По деликатности эта памятка не могла сравниться с краткой передышкой от испытующих вопросов или от невысказанного требования «соберись»; Фуриайя подразумевала: «Доверяю тебе одно из моих воспоминаний, как ты доверяешь мне свои». От этого она, даром что не вышла из детства, вторично почувствовала, что ее признали равной.

— Интересная была поездка? — спросила Дебора.

— Не то чтобы очень интересная, но я «проветрилась», как говорит нынешняя молодежь. Я почувствовала, что выросла, да к тому же мне выпала честь поехать туда с отцом, окунуться вместе с ним во взрослый мир. — Ее лицо озарилось светом того давнего счастья. — Ну что ж! — Финальным жестом она положила руки на колени. — Обратно на каторгу, да?