— Да, — кивнула Дебора и приготовилась закрыться в себе.

— Нет, постой. Еще кое-что. Хочу предупредить заранее, чтобы ты свыклась с этой мыслью. В начале лета я приглашена в Цюрих, на конференцию. Затем у меня начнется отпуск, а дальше нужно будет поучаствовать в симпозиуме, чтобы завершить одну научную работу, которую более откладывать невозможно.

— Это надолго?

— Уезжаю двадцать шестого июня, возвращаюсь восемнадцатого сентября. Я договорилась, чтобы на время моего отсутствия для бесед с тобой была организована замена.

В ходе следующих сеансов Фуриайя рассказала о профессионализме своего коллеги, о возможных обидах в связи с кажущимся отторжением, о том, что этот новый врач не станет копать слишком глубоко, но, по крайней мере, станет представлять земной мир в борьбе Деборы против ее цензоров, синклитов и прочих сил Ира. Все это прозвучало бойко и уверенно, однако Дебора узрела здесь свершившийся факт, смазку для извечной дыбы, на которой ломаются хребты.

— Мне тут многие врачи знакомы, — задумчиво произнесла Дебора. — Крейг, например, затем Адамс — у нее Сильвия лечится. Эту я видела в деле, она мне понравилась. Однажды я разговорилась с Фьорентини, когда его среди ночи вызвали, но самый лучший все-таки Халле. Он рассказывает, что виделся с моими родителями, когда меня сюда оформляли. С ним я тоже поговорила, ему можно доверять…

— Они работают с полной нагрузкой, — перебила Фуриайя. — Тобой займется доктор Ройсон.

Механизм был смазан, дыба стояла наготове. Согласие Деборы было пустой формальностью.

— Мой третий рельс, — сказала она.

— Что это значит?

— Вольный перевод одного ирского слова: «Повинуюсь».

Стараясь уладить все вопросы до отъезда Фуриайи, Дебора торопилась. Ей пошли навстречу, когда она попросила о переводе на второе отделение: тоже закрытого типа, но не для буйных. Здесь разрешалось пользоваться бумагой и карандашом, читать и оставаться в одиночестве, только вот атмосфера после оголтелости четвертого отделения была как в гробнице. Пациенты, знавшие, откуда перевели Дебору, опасливо косились в ее сторону, но с несколькими она все же общалась, а еще на втором отделении работали хоть какие-то добрые медсестры, которые напоминали ей о Макферсоне, называя в разговорах его имя. Терапевтические часы проходили в отчаянной спешке, вызванной предстоящей командировкой Фуриайи, и, даже если результаты этих сеансов оказывались не слишком впечатляющими, они, по крайней мере, достигались честным и упорным трудом.

— Передаю тебя в надежные руки, — сказала Фуриайя в свой последний рабочий день. — С заведующим «двойкой» ты хорошо знакома, а обратиться всегда можешь к доктору Ройсону. Надеюсь, лето пройдет удачно и плодотворно.

Законы Ира тесно переплетались с земными, а потому Дебора понимала: Фуриайя уходит навсегда. В свое время, когда Карла впервые вышла за пределы четвертого отделения, Деборе пришлось вырвать из своего сердца любовь и память; точно так же предстояло ей забыть и Фуриайю, словно той никогда не было и уже не будет. Пройдя мимо тихих и боязливых пациенток в холле второго отделения, Дебора отправилась знакомиться с Новичком.

Доктора Ройсона, чопорно восседавшего в кресле, удалось найти в одном из кабинетов административного этажа.

— Заходи, присаживайся, — сказал он; Дебора села. — Я много слышал о тебе от твоего лечащего врача, — начал он.

Дебора попыталась придумать ответ, но вместо этого поймала себя на мысли: «Сидит, будто кол проглотил… Но я дала ей слово. Пообещала, что и с этим буду стараться изо всех сил…»

— Понятно, — ответила она.

Дружелюбием доктор Ройсон не отличался. Поэтому Дебора решила зайти с другого бока.

— Вы ведь родом из Англии?

— Да.

— Мне нравится ваш акцент, — сказала она.

— Угу.

«Будто клещами вырываешь!» — с легким презрением проворчал Антеррабей.

После короткой паузы доктор Ройсон возобновил разговор:

— Скажи, о чем ты сейчас подумала? — В его голосе звучала требовательность.

— О вырывании зубов.

— И что же ты подумала о вырывании зубов? — поинтересовался он все тем же тоном.

— Иногда оно обходится дороже, чем ожидалось, — ответила Дебора, но тут же одернула себя, чтобы начать заново. — Да и новокаина у меня больше нет — его забрала с собой Фуриайя.

— Кто-кто? Кто его забрал? — Неожиданно доктор Ройсон ухватился за это имя, как за подарок.

— Доктор… доктор Фрид.

— Ты назвала ее как-то иначе… как там? — все тот же требовательный тон, резкий, как удар секачом.

— Да это всего лишь прозвище.

— А-а-а, секретный язык.

Врач откинулся на спинку кресла. У Деборы, как ей показалось, не было причин для беспокойства. Секретный язык упоминался в журнале, на девяносто седьмой странице. Так что все в порядке.

— Доктор Фрид рассказывала о твоем секретном языке.

«Отыграй назад!» — Антеррабей был тут как тут. Он употребил поэтичное ирское выражение, в котором Дебора, совершенно подавленная, узрела неожиданную красоту, тэ куару:

«Уподобься морю в часы отлива, но чтобы песок сверкнул лишь на миг».

«Но я ведь ей пообещала!» — воспротивилась Дебора в темных недрах падающему огненному богу.

«Да она умерла», — вмешался Лактамеон, стоя по другую руку от Деборы.

— Скажи что-нибудь на этом языке, — настаивал голос извне.

— Куару, — рассеянно повторила она.

— Что это значит?

— Вы о чем?

Только сейчас Дебора вгляделась в недобрые, хмурые черты доктора Ройсона, который всем своим видом показывал осуждение. Даже в его позе сквозила суровость.

— Что означает слово, которое ты произнесла? Как его понимать?

— Куару… — повторила Дебора.

Растревоженная этим противоборством, она слышала, как ее голос возражает вместо нее богам: «Я же дала обещание…»

— Оно означает… как бы это объяснить… ну, «волнообразный» и предполагает нечто, связанное с морем, например прохладу или мягкое шуршание. Вроде как «уподобившийся волне».

— Почему же не сказать попросту: «волнистый»? — спросил врач.

Дебору прошиб пот от угрызений совести и близкого Возмездия.

— Как вам сказать… Оно действительно описывает нечто волнистое, но, помимо всего прочего, вызывает ассоциации с морем и от этого звучит очень красиво.

— Понятно, — ответил он.

Но она видела, что ему непонятно.