один член правительства нанимал филиппинку-нелегалку на работу, и ему влетело, и был медиа-скандал”... И прочая ахинея.

Вы-то, мадам-е-месьё, нахрена кому сдались? Кто будет проверять, кому вы доверили вытирать вашу драгоценную пыль? А вдруг я украду её магнитики с холодильника? Мадам, а вы знаете, что у меня два диплома, просто переходный период в ожидании документов, и нужны деньги, и нет смысла подставляться и рисковать потерять даже эту скромную работу ради какой-то нелепой кражи и тому подобное...

Я не стала умолять мадам, чтоб еженедельно чистить её туалет, и мы распрощались.»

* * *

«Провела чудесный час на Восточном вокзале. В последнее время я ещё больше тут...»

* * *

Вот уже недели три в стране длится “социальное движение”, то бишь забастовка, доставляя неудобства пассажирам поездов, метро, электричек и прочего

139

Галина Хериссон

 

транспорта. Приятным побочным эффектом является то, что торча на вокзалах по часу с лишним, начинаешь задумываться, наблюдать, записывать.

Правда, предыдущую записку (написанную на листке расписания “исчезающих” поездов) я-таки забыла в вагоне, раздосадованная наплывом пассажиров, излишней близостью соседей по креслу, их нескромному обсуждению будней и выходных.

Metro, boulot, dodo!44

Кафе на Гар де лˈЭсте не лишено приятности, я бы даже сказала, шарма. Бог с ним, с описанием интерьера, вы же сами можете себе его представить, как вам заблагорассудится.

В кои-то веки оказалось в кармане несколько монет и даже бумажек. Сначала я спешила и выбирала подарок в магазинчике, который закрывался через четверть часа, глядя на экран отправляющихся поездов. Поезд, на который я стремилась успеть, конечно, отменили, а до следующего было больше часа.

Сэндвич, кофе, и я могла расположиться за столиком. За соседним сидела приятная немецкая пара. Фрау заполняла бесчисленные открытки с видами Парижа...»

* * *

«... Я ехала, и поезд стал прозрачным. Выгнутый потолок из блестящего пластика так ясно отражал кресла, пассажиров, блики на их лицах! Блики сочились из окон, в которых плыли сочные зелёные кусты, жёлтые поля рапса, иногда извилинами изгибалась речка Марна.

О нет, не удаётся мне написать историю — мелькают люди, деревни, дома, улицы. Иногда лишь удаётся

 

44  «Метро, работа, сон» — присказка парижан 140

НЕ ПРО ЗАЕК

 

схватить на минуту молчаливым созерцанием кусок пейзажа, черты лица, тихую жизнь предметов. Still life45.

Я — не литератор, а писатель натюрмортов...»

* * *

«Божья коровка,

Улети на небко!

Сижу на лужайке недалеко от станции. По пальцу ползёт красный жук с пятью точками. Ингвар пролетел на машине, и меня, сидевшую под большим деревом у дороги в низинке, не заметил. Я махнула было ему рукой, но решила тут же позвонить, чтобы найтись поскорее...

Мы подъехали к дому — стало тепло и ароматно. Парк всё же лучше любых версалей!

От моих рук пахло лошадьми. Возле вокзала паслась четвёрка красавцев разной масти. Я гладила им морды и говорила с ними в ожидании Ингвара. До деревни пешком — далековато.

Ещё в машине мы поспорили и посмеялись над неумением найти место встречи...»

* * *

«Казалось бы, у нас так много общего, но мы такие разные! Он — тормоз, я движуха. Или наоборот.

Блин, какой же он зануда!»

* * *

«Опять завязло. Как в Анжу...»

* * *

«А что “хорошего”, спрашиваете вы? Я помню один

45  Натюрморт, или «тихая жизнь» — буквальный перевод

141

Галина Хериссон

 

милый момент. Ещё тогда, зимой, когда мы жили в парке при больнице. Там, в больнице, была неплохая столовка для сотрудников. И очень дёшево. Меня потом тоже туда пускали. А поначалу Ингвар просто приносил мне обеды оттуда. Мы даже иногда ели вместе в его перерыв. Разогревали в микроволновке, если остыло... Ингвар спускался по длинной лестнице сквозь парк, сто двадцать ступенек, к нашему скромному казённому домику. И сквозь белую занавеску я видела его высокий сутулый силуэт. Была зима, белым-бело — большая редкость здесь (мы с польскими коллегами очень радовались, снеговиков лепили и в снежки). Ингвар перестал бриться ещё с осени, и пар от дыхания и от пластиковой коробочки с обедом окутывал и его бороду, и его синие в золотистом пуху ресниц глаза. Я слышала его топот за окном. Он сбивал снег с ботинок. Иначе в нашей кухне-прихожей мгновенно образовывались грязные лужи. А я всегда следила за чистотой. Я открывала ему дверь и впускала в тепло нашего общего, крохотного, но полного надежд очага. Он клал еду на холодильник. А я вставала на детский стульчик (вы же знаете, какая я мелочь, стульчик — неотъемлемая часть моей любой, пусть самой затрапезной кухни) и, стоя таким образом вровень с Ингваром, целовала его в