– Почему?

– Потому что, во-первых, я как идиотка потеряла свое художественное портфолио незадолго до окончания срока подачи заявок…

– О, нет.

– И еще потому, что я вообще-то не собиралась больше рисовать. После смерти мамы я три года отвергала все, что мне напоминало о ней. В первую очередь фото, но и рисование тоже. Но в какой-то момент заметила, что воспоминания о ней поблекли, что я стала забывать ее лицо, и тогда я нарисовала ее портрет. И… – она опять улыбнулась, взгляд стал ностальгическим, будто она мысленно рассматривала старое фото, – я ощутила, как хорошо это действует, это была моя с ней связь. С тех пор я целыми днями только и рисовала маму. Во всевозможных вариантах. Один из таких рисунков я набила себе в качестве татуировки в INKnovation. Мне было шестнадцать, я даже подделала подпись отца. Но Басти сразу все просек и хотел уже меня погнать. И тут я так разревелась, что меня для начала отбуксировали в комнату отдыха и напоили чаем. Сквозь слезы я рассказала, что значит для меня эта тату и что рисунок мой собственный. Еще я сказала, что я во всей Германии не знаю никого лучше него и ни к кому другому не пойду.

– И? Он закрыл глаза на твой возраст?

– Ага, оба глаза. И когда год спустя, мне уже тогда исполнилось семнадцать, я пришла к нему наниматься на работу, он повел себя строже. Да и понятно. Потому что тату-мастеру недостаточно просто хорошо уметь рисовать. Я спросила у него, что мне нужно уметь, чтобы он меня взял через год на работу. Ну и… – Она пожала плечами. – Четыре года спустя я делаю тату парню с единорогом.

Я рассмеялся.

– Блин. С этой печатью мне теперь ходить вечно, да?

– Благодаря мне. – Веселый огонек прогнал тусклую печаль из ее глаз. – За это надо выпить.

– Горячий шоколад, наверное, стал прохладным шоколадом. – Я скривил лицо. – Сделать новый?

Она замотала головой, взяла свою чашку, мы чокнулись, глядя друг другу в глаза.

– Знаешь что? – улыбнулась она, отпив какао. – Я рада, что ты наколол себе единорога.

Я широко улыбнулся.

– Окей… если ты тем самым хочешь сказать, что я тебе супер нравлюсь и что ты понятия не имеешь, как прожить следующие шесть недель без меня, я подпишусь под каждым словом.

Она закатила глаза.

– Даже если и так, после такого самовлюбленного спича я в этом хоть убей не признаюсь.

– Ну-у… если вдруг затоскуешь, у тебя есть мой телефон, и ты даже знаешь, где я живу. По крайней мере, в ближайшие два-три месяца.

– Услышишь доброе слово в свой адрес и уже ловишь кайф. – Она снова закатила глаза. Внешне она успокоилась. Но после нашего разговора очевидно, что пара шуток не в состоянии изменить того, что творилось у нее в душе. – Если уж мне когда и доведется заглянуть сюда еще раз, я должна буду извиниться перед твоими родителями, – сменила она тему.

– Ты знаешь, что не должна…

– Знаю-знаю… но хотя бы сказать, что все в порядке. Давай зайдем.

– Хорошо, – как можно более нейтральным тоном согласился я. Потому что мог бы весь вечер просидеть тут с ней. Кто знает, когда мы увидимся в следующий раз. Даже две с половиной недели мне показались вечностью, хотя мы все время переписывались. А уж шесть недель!

Шесть недель – это очень долго.

27

Алиса

Когда два часа спустя я попрощалась с семьей Симона, все выглядело так, словно ничего и не произошло. Весть о том, что мамы больше нет в живых и что в отдельных случаях мне бывает тяжело, потрясла их, однако никто не приставал с вопросами. Что по большей части было заслугой Симона.

Он не отходил от меня. Ни пока мы разговаривали с его семьей, ни пока вдвоем заканчивали ужин, ни когда все играли в «Приятель, не сердись»[4]. Громко смеясь и иногда ругаясь. И странно – во мне ничто больше не противилось любви и теплу, которые меня окружали. Тот факт, что я доверилась Симону, кажется, хотя бы на время утолил мою боль. Как тугая повязка на зияющей ране.

На прощание мы по очереди обнялись с Норой, бабушкой Лоттой, Грегором и Марлен.

– Ты дала ей с собой печенье? – спросила у Марлен бабушка Лотта, опираясь на свою палку. Ради меня она встала из своего кресла.

– Да, мама, дала.

– Спасибо! – промолвила я, кажется, уже в тысячный раз. Когда Марлен обняла своего сына, у меня все же сжалось сердце. Но исключительно от нежности.

– Езжай осторожно и довези ее до дома, – напутствовала она одновременно предупредительно и заботливо. На этот раз Симон настоял на том, чтобы отвезти меня, и вся семья его поддержала. Любые встречные предложения с моей стороны были отвергнуты.

– И подожди, пока она зайдет в дом, – добавил Грегор.

– Я вообще-то собирался высадить Алису где-нибудь в пампасах, – серьезно поведал Симон, я же, наоборот, подавила смех.

– Не забудешь прислать моему брату фото с краской для волос, которой пользуешься? – напомнила Нора.

– Не забуду.

– Так ты хочешь покраситься? – Марлен взглянула на дочь без особого восторга.

– Да, в тот же цвет, что и у Алисы.

– Как хочешь. Если по-другому никак – делай. Но татуировку – не раньше восемнадцати.

Я заговорщически подмигнула Норе. Мое обещание сделать ей наколку остается в силе. После третьей или четвертой попытки распрощаться нам с Симоном удается покинуть дом его родителей.

– Спускайся осторожно, – напомнил мне Симон спустя короткое время по дороге к Хауптштрассе, где я днем припарковала машину. Он взял телефон и включил на нем фонарик, чтобы освещать нам дорогу. Или, лучше сказать – освещать дорогу мне. В то время как он мог преодолеть эти неровные ступени и во сне, я уже дважды споткнулась. Симон мгновенно реагировал, выставляя руку, чем спасал меня от падения.

– О, господи! – вырвалось у меня от испуга, и я почувствовала добрую порцию адреналина в крови.

– Все хорошо. Держу тебя. Ты подвернула ногу?

Мне не больно, но для перестраховки я походила на месте обеими ногами.

– Нет, все в порядке.

– Слава богу. Держись за меня, – посоветовал он, хотя я и так давно вцепилась в него.

Я неосознанно взяла его за руку, и мне стало хорошо. Настолько, что я с неохотой ее отпустила, когда мы пришли к машине. Симон разблокировал двери и открыл мне ту, что рядом с водителем. Джентльмен.

В этом жесте не было театральности. Я уже заметила, что для него быть таким естественно. Вежливым, предупредительным и внимательным. Как сегодня на террасе, когда он был рядом… и даже отменил работу. Меня мучили угрызения совести, но в первую очередь я чувствовала благодарность. За то, что выслушал, за этот чудесный день, который был похож на незапланированные американские горки.

Однако, садясь в машину, я и не подозревала, что до