Но вот кого Рейневан не видел, так это именно Петерлина. Егобрата очень часто видывали в Повоёвицах, так как он привык объезжать весьрайон. На коне, чтобы выделяться. В конце концов, Петер фон Беляу был рыцарем.

Что еще удивительнее, нигде не было видно тощей и высокойфигуры Никодемуса Фербрюггена, фламандца из Гента, большого мастера по валяниюи крашению.

Своевременно вспомнив предупреждение каноника, Рейневанвъехал в застройки скрытно, прячась за возами постоянно прибывающих клиентов.Надвинул на нос шапку, сгорбился в седле. Не обращая на себя чьего-либовнимания, подъехал к дому Петерлина.

Обычно шумный и полный народу дом казался совершенно пустым.Никто не ответил на его окрик, не заинтересовался ударом дверей, в длинныхсенях не было ни живой души. Он вошел в комнату.

На полу перед камином сидел мэтр Никодемус Фербрюгген,седовласый, подстриженный как мужик, но одетый как господин. В камине гуделогонь. Фламандец не переставая рвал и бросал в огонь листы бумаги. Он ужезаканчивал. На коленях оставалось всего несколько листов, а в огне чернела иизвивалась целая кипа.

– Господин Фербрюгген!

– Jezus Christus, – фламандец поднял голову,бросил в огонь следующий лист, – Jezus Christus, господин Рейнмар… Какоенесчастье, молодой господин… Ужасное несчастье!

– Что за несчастье, господин мастер? Где мой брат? Чтовы тут сжигаете?

– Minheer[137] Петер велели. Сказали,что ежели что-нибудь случится, вынуть из сундука, сжечь, да поскорее. Таксказали: «Ежели что, Никодемус, не дай Бог, случится, сожги быстрее. Асукновальня должна работать». Так сказали minheer Петер… En het woord is vleesgeworden.[138]

– Господин Фербрюгген… – Рейневан ощутил, как отстрашного предчувствия у него поднимаются волосы на голове. – ГосподинФербрюгген, говорите же. Что за документы? И какое слово станет плотью?

Фламандец втянул голову в плечи, кинул в огонь последнийлист, Рейневан подскочил, обжигая руку, выхватил его из огня, погасил.Частично.

– Говорите же!

– Убили, – глухо проговорил Никодемус Фербрюгген.Рейневан увидел слезу, бегущую по покрытой седой щетиной щеке. – Умердобрый minheer Петер. Убили его. Забили. Молодой господин Рейнмар… такоенесчастье, Jezus Christus, такое несчастье…

Хлопнула дверь. Фламандец обернулся и понял, что егопоследние слова уже никто не слышал.

Лицо Петерлина было белым. И пористым. Как сыр. В уголкерта, несмотря на то что его обмывали, остались следы запекшейся крови.

Старший фон Беляу лежал на поставленном посреди светлицынастиле, окруженный двенадцатью горящими свечами. На глаза ему положили двазолотых венгерских дуката, под голову подстелили лапник, запах которого,смешиваясь с ароматом тающего воска, наполнял помещение тошнотворным,неприятным, могильным запахом смерти.

Настил был накрыт красным сукном. «Покрашенным алькермесом вего собственной красильне», – не к месту подумал Рейневан, чувствуя, какслезы набегают на глаза.

– Как… – выдавил он из стиснутого спазмойгорла, – как это… могло… случиться?

Гризельда из Деров, жена Петерлина, подняла на него глаза.Лицо у нее было красное и опухшее от плача. К юбке прижались двое всхлипывающихдетей, Томашек и Сибилла. Ее взгляд был неприязненным, даже злым. Не оченьдружелюбно выглядели тесть и зять Петерлина, старший Вальпот Дер и егонеуклюжий сын Кристиан.

Никто, ни Гризельда, ни Деры, не соизволили ответить навопрос Рейневана. Но он и не думал сдаваться.

– Что случилось? Кто-нибудь мне наконец ответит?

– Убили его какие-то, – проворчал сосед ПетерлинаГунтер фон Бишофсгейм.

– Бог, – добавил священник из Вонвольницы. Имениего Рейневан не помнил. – Бог их за это покарает.

– Мечом ткнули, – хрипло сказал Матиас Вирт,ближний арендатор. – Лошадь без седока прибежала. В самый полдень…

– В самый полдень, – повторил, складывая руки,вонвольницкий плебан. – Ab incursu et daemone libera nos, domine.[139]

– Лошадь прибежала, – повторил Вирт, сбитыйнемного с толку молитвенным отступлением, – с окровавленным седлом ичепраком. Тогда я начал искать и нашел. В лесу, сразу за Бальбиновом… У самойдороги. Видать, из Повоёвиц господин Петер ехал. Земля там сильно изрыта былакопытами, похоже, скопом напали…

– Кто?

– Не ведомо, – пожал плечами Матиас Вирт. –Не иначе, разбойники…

– Разбойники? Разбойники не забрали лошадь? Быть тогоне может.

– Да кто там знает, что может, а что нет, – пожалплечами фон Бишофсгейм. – Наши с господином Дером кнехты гоняют по лесам.Может, кого и уловят. Да и старосте мы знать дали. Прибудут старостовы люди,проведут следствие, поспрашивают cui bono,[140] у кого,значит, были причины для убийства. И кто выгадал на этом.

– Может, какой-нибудь процентщик, – злобно сказалВальпот фон Дер, – обозлившийся за неуплату процентов? Может, какой«дружок» красильщик решил отделаться от конкурента? Может, какой-нибудь клиент,обсчитанный на ломаный грош? Так оно и бывает, этим и кончается, когда опроисхождении забывают и с хамами породняются. В купечика играют. Кто с кемсвязывается, тот таким и становится. Тьфу! Отдал тебя за рыцаря, дочка, атеперь-то ты вдова…

Он вдруг замолчал, и Рейневан понял, что виной тому был еговзгляд. В нем боролись отчаяние и бешенство, то одно брало верх, то другое. Онсдерживался из последних сил, но руки у него дрожали. Голос тоже.

– А не видели ли часом поблизости, – выдавилон, – четырех конных? Вооруженных? Один высокий, усатый, в разукрашеннойкуртке. Один небольшой, с коростами на морде…

– Были такие, – неожиданно проговорилплебан. – Вчера, в Вонвольнице, подле церкви. Как раз на Ангела Господнязвонили… о, свирепыми выглядели они рубаками. Четверо. Воистину наездникиАпокалипсиса…