Их не зря называли варварами, это точно. Растрёпанные волосы с множеством мелких косичек, в которых виднелись какие-то камушки, мелкие косточки и перья. Давно не бритая борода, огромное количество шрамов по всему телу. Рядом лежала одежда – сплошь грубо сшитые шкуры или подбитые мехом ткани в сине-белых тонах. А сверху ещё была волчья накидка – это он помнил. Интересно, они и в своих городах так же ходят?

Пленник открыл глаза и злобно посмотрел на Циня, тут же буркнув что-то про то, куда южанину следует провалиться, но Кан молча протянул ему миску с супом. Пленник отвернулся. Догадавшись, Цинь кашлянул, привлекая к себе внимание, и сам съел несколько ложек, а затем снова протянул еду пленнику.

– Не отравлено.

– Я всё равно ничего тебе не скажу, южанин.

– И не надо, – Цинь подтащил к койке стул, сел на него задом наперёд и опёрся руками о спинку, внимательно рассматривая пленника.

– Тогда зачем?

– Ты ранен, – Кан пожал плечами, – и не заходил на нашу территорию. Не хочу начинать службу с того, что мучаю раненого врага.

– Новенький?

– Временный начальник гарнизона, Цинь Кан. А ты?

– Не твоё собачье дело, кто я.

– Ну почему же…– Кан поддел пальцами его одежду. – Брони особой нет, оружия тоже. Одет легко. Не охотник. Значит, разведчик.

– Подожди… Ты родственник южного шэнми?

– Он мой отец.

– Тогда проваливай дважды.

Кан закатил глаза. Он мог бы отправить его в темницу, но пленник явно только этого и ждал. Вместо этого Цинь повернул голову к солдатам.

– Лекарь уже приходил?

– Только перевязал раны, господин Цинь.

– Если в следующий раз я вернусь и услышу, что его не лечат, то господин лекарь последует за господином интендантом. Ясно? – Кан встал, склонившись в полупоклоне перед линьцанцем. – Восстанавливайся, разведчик. Ты чудом выжил.

Когда Кан ушёл, северянин, доедая суп, зыркнул на солдат.

– И что же выродок шэнми сделал с вашим интендантом?

– Отвёз в лес и оставил волкам. Не переживай, для тебя он что-нибудь поинтересней придумает.

***

Через две недели в форт прилетела птица. Никто не знал, как она влетела в кабинет Циня, но тот не был удивлён – он уже видел это существо на плече у Лина. Это был теневой ворон, с дрожащими льдинками в ненастоящем теле, принёсший в клюве записку. На деревянной дощечке острыми насечками было вырезано послание: «Именем шаньюя Хэшэри-хала, верховный жрец Лин Мэйлэ требует переговоров о возвращении пленника».

Кан хмыкнул. Пленник за всё это время в форте чувствовал себя получше некоторых солдат и смирился с тем, что странный «сынок южного шэнми» приходил к нему каждый день, угощая каждый раз чем-то новым. И он расспрашивал северянина, но не совсем о тех вещах, о которых следует осведомляться при допросе. Кана интересовали легенды Линьцана. Праздники. Как хоронят мёртвых. Как ухаживают за девушками. Ни один разговор не касался границы или споров вокруг шахт, и постепенно северянин привык к этому, хотя так и не назвал своего имени. Но с каждым днём он выглядел всё задумчивее, неизменно ожидая подвоха и получая в ответ лишь очередной вопрос о летоисчислении в их краях.

Цинь повертел дощечку в руках, посмотрел на ворона и достал бесценную бумагу, решив проявить определённое уважение к Лину. В конце концов, он помог им в ночь Шествия».

***

– Ваш чай отвратителен, южанин, – как-то сказал ему пленник.

– Это ещё почему? С другой стороны, то, что доставляют сюда… кхм… Держи, – Кан протянул ему ящерицу.

– Что за дрянь?

– Сушёный геккон. Между прочим, моё любимое лакомство, сестра прислала.

– Допустим… А, не так уж и плохо. Но самый лучший чай – северный. В него добавляют оленью ягоду и горицвет, а заварив, бросают снежные цветы, если весна. Это тебе не ваша трава…

– Допустим, – повторил за ним Кан. – Но придётся тебе довольствоваться мерзким южным чаем. Так что ты говорил про легенды о звёздах?

***

Кан улыбнулся. Он уже знал, что написать Лину.

«Именем его величества Императора, волею Неба вступившего на престол, всемилостивейшего, да славится его правление десять тысяч лет, я, начальник гарнизона форта Илао, цзюэ Цинь Кан, согласен на проведение переговоров через три дня у стен форта. Империя милостива к варварам и согласна вернуть пленника в обмен на дань, принесённую Линьцаном с уважением и почестями. Великая Империя Хань требует от варварского народа мешок оленьей ягоды и мешок горицвета».

Закончив это высокое послание, Кан поставил печать, свернул бумагу, обвязал её самой красивой лентой и отдал молчаливо ожидавшему ворону.

Он многое бы отдал, чтобы посмотреть на лицо Лина, когда тот ознакомится с грабительскими условиями договора.

***

Тем временем, пока Кан приводил форт Илао в порядок после Шествия, его отец тоже получил послание. Амань развернул письмо уже дома, бегло скользя взглядом по строчкам, истинный смысл которых был понятен только ему. Само письмо выглядело совершенно безобидной просьбой дальнего родственника о помощи, такие обычно выбрасывают, даже не читая. Но Цинь-старший спустился в подвал, положил бумагу на пол, щёлкнул пальцами – и письмо вспыхнуло и истлело, оставив на полу мелко подрагивающие следы от крошки чанкинских кристаллов, что, тлея, открывали совсем другие иероглифы.

«Её величество Императрица Чанкина, рассмотрев Ваше предложение, милостиво соглашается на предложенные условия. Вашей семье будет предоставлена защита; любые обвинения, выставленные Ханьской династией, не будут признаны Императрицей. За Вами сохранится статус цзюэ, покуда Вы исполняете взятые на себя обязательства. Императрица обещает сделать исключение в законе «О проклятых» для Вашей семьи на десять поколений вперёд».

– Вот и славно, – Амань стёр тлеющую крошку кристаллов, уничтожая послание, и мрачно оглядел подвал. – Думаю, это займёт пару лет.

Не то, чтобы он решился на государственную измену сразу. В конце концов, они с Императором буквально выросли вместе. Это можно было бы даже назвать дружбой, если бы главной причиной их взаимопонимания не было обоюдное осознание, что ни одному из них не суждено подпустить кого-либо ближе, чем на расстояние вытянутой руки. У Императора не могло быть друзей. У шэнми тоже. Как ни странно, в своё время это действительно помогло им наладить работу. Император достиг абсолюта власти в своём доме далеко не простым сидением во дворце – Амань прекрасно знал, как легко летят головы и сыплется яд, если его величеству что-то нужно. Император, в свою очередь, понимал, что придворный шэнми скорее упивался кровавым следом собственной силы, чем испытывал, – хотя бы условно, – угрызения совести. Неважно, как долго он мог сокрушаться о бремени контроля над демонами, о скорби по жертвам и о тяжких решениях, которых требуют тяжкие времена.