Кому кнуты, оковы, сети

Они заботливо сплели?

То вам, французы!

А в Испании вовсю царствует Его Величество Филипп Шестой из испанских Бурбонов, дальних родственников французских королей. И гордый испанский народ, вроде, не особенно умаялся от королевских кнутов, оков и сетей…

Греко-византийского имени Филипп до королевы Анны в Европе и не знали, и королей называли как угодно, только не Филиппами.

Но Анна была девушка образованная: говорила на нескольких языках, в том числе и на греческом, языке, равным латыни в Византии, а византийские идеи и в религии, и в образовании на Руси в 10 – 11 веках главенствуют. И как-то так само получилось, что строгий и властный 43-летний король Генрих Первый, абсолютный монарх, муж и повелитель для скромной 18-летней девчонки из неведомой Руси, своим высочайшим повелением назвал первенца Филиппом, а тот, после его смерти, оказался таким славным королем, что был сильно любим народом. И имя пошло в народ.

Только среди французских королей Филиппов было пятеро, а ведь имя пошло и в Испанию, и в Португалию. Как возьмут французскую принцессу замуж в соседнюю страну, так и жди малыша Филиппа наследником престола. А ведь это все – русский след, отголоски крови Анны Ярославны.

Правда, среди российских императоров Филиппов не было, и в народе остался известным и любимым только неутомимо рвущийся в школу толстовский Филиппок, которого добрый учитель выкидывал из этого очага культуры и образования с криком: задолбали эти крестьянские детки, а больше всех мелкий Филиппок! А все дети, вынужденные ходить в школу второй половины 20 и начала 21 веков Филиппку яростно завидовали…

– Жаль, я с вами пойти не могу, силы будто кровосос какой выпил. Так что иди к ватаге, и не посрами великого звания боярского! Правда, и боярин-то ты какой-то не очень, одно слово – свежесделанный. Смотри, не вернись, как волкодлак – побитый да ограбленный. Не забудь взять Марфу для усиления – отобьет вас от ворогов. Лучше бы тебе деньги здесь оставить. В общем, беги, сынку, старайся.

– Есть, дядя Слава! Не подведу! – подкинул я руку к мифическому козырьку не менее мифической фуражки будущей, но отнюдь в свое время не мифической славной русской, грозной советской и устрашающей российской армии. Мы всегда за мир во всем мире, но при необходимости можем и вздуть любого врага. А до фуражки еще несколько сотен лет всяких папах и киверов.

На улице уже все были готовы. Матвей вышел нас проводить.

– Если незадача какая случится, – негромко сказал он мне, – пошли за мной, придется этих гнид все-таки убить. Я вас потом где-нибудь за Киевом подожду. Валите все на меня, мол сами этого бандюгана впервые видим, среди них сидел. Имущество наше стали делить, видимо передрались между собой.

Я обнял его перед уходом.

– Спасибо, браток. На тебя всегда можно положиться. Как говорят арабы: лучшее лекарство – это огонь, а решающий довод в споре – это меч. Если я схожу и не вылечу, ты и один против пятерых не проспоришь.

– На досуге сходим в церковь, станем побратимами, – подытожил лучший боец нашего отряда.

– Ничего, что у меня уже есть один?

– Будет двое. И у меня будет вас двое, – про Ермоху-то не забывай. Если меня не станет – ему помогай. – Я кивнул. – Бегите. С нетерпением буду ждать.

И мы отправились на разборку с местными грабителями, а Матвей вернулся в обеденный зал стращать пьяных и особо наглых.

Стоило нам отойти от корчмы, как Оксана отманила меня от толпы, придвинулась к моему уху (мы с ней были почти одного роста) и горячо зашептала:

– Я слышала, что тебе этот, с саблей, сказал, на которого Танька тащится, ну тот, который ее прибил!

– И что?

– Я могу помочь!

– В чем? – удивился я.

– Если вас одолевать будут, я за бойцом быстрее молнии слетаю!

– А я за это время разбойников еще быстрее истреблю.

Худышку аж откачнуло.

– Ты тоже из ушкуйников?

– Нет. Но они меня учили.

– И бьешься прямо как они?

– Ушкуйники половчей будут, но обычный необученный человек не заметит разницы.

– Опасаюсь я вас, таких бойцов. Стукнет такому чего в башку, свернет мне голову, как куренку, и не перестанет даже любовью заниматься.

– Мы, новгородские, не такие, – успокоил я девушку. – Мы только для врагов опасные.

Она немножко посомневалась, но все-таки тяга к стяжательству пересилила страх. Оксана кокетливо мне улыбнулась и, как бы невзначай, сделала тонкий намек на толстые обстоятельства:

– Может потом с нами третьим пойдешь? А то дома жрать нечего! Если хочешь, я здоровяка прогоню, тебя одного оставлю. Только тогда это немножко дороже встанет, все-таки знатный человек – боярин, это не какой-то там хухры-мухры.

– Спасибо, обойдусь, – отмел я сразу оба предложения. – Не хочу я ласки чужой женщины, да еще и за деньги. Жену очень люблю, и изменять ей не стану.

– Зря брезгуешь. Чего ваши новгородки против меня? Звук пустой! Я тебе такую радугу устрою, до конца жизни вспоминать будешь Ксюшку искусницу и умелицу. Одарю, как в русской сказке.

– Ты как думаешь, сколько мне лет? – задал я героине многочисленных русских сказок вопрос на засыпку.

Она сходу и засыпалась.

– На вид лет 25-30, но кто вас бояр знает, может какие особые растирки у шведов или немцев покупаете. Самое большее – 35.

– А мне 57. Мы с боярином Богуславом погодки. И не вот что я провел праведную жизнь в постах и молитвах. И работал день и ночь, бывало голодал, мерз, тонул в ледяной воде, в водке и жратве себе не отказывал, и помотало меня по разным городам и даже странам, а особо не постарел. А почему?

– Почему? – эхом отозвалась киевская развратница.

– Потому что женщин в моей нелегкой жизни всегда было вволю. Очень был охочий до баб. Помоложе был, сшибал влет, как тетерок, мне все нравились. Старался ни одной не упустить. Но никогда женщину не покупал, нигде и ни разу. И за долгие годы такой жизни навидался этаких изысков, и напробовался этаких чудес, каких ты и не видала, и не пробовала. А о чем-то может и думать боишься, прячешься ночью в кроватке под одеяло.

– Расскажи и покажи! – загорелась ударница старейшей профессии, – делай со мной что хочешь! Чего хочешь перетерплю и стерплю, все твои причуды вынесу! Денег не надо, да чего там, мамкину прялку продам, и сама тебе заплачу! Только не отказывай в невиданной ласке! Рабой твоей буду! Ноги тебе буду мыть и воду пить!

Девица увлеклась и