смотрел. Закрыл глаза и очень скоро куда-то провалился.

Очнулся от холода. Я в одной футболке сидел на той же самой автобусной остановке. Куртка была накинута на плечи. Я поспешил надеть ее как следует и застегнуть молнию. Несколько минут просто трясся в ознобе, потом решил проверить карманы. Надо же, телефон на месте. И даже работает.

Я вызвал такси. Машину обещали через восемь минут. Значит максимум через час я буду дома.

***

Через восемь дней я шел по снегу, сильно хромая. Но все-таки шел, вполне самостоятельно. Левая рука была загипсована почти до локтя. А в правой я тащил увесистый пакет. Консервы, сыр, колбаса, растворимый кофе, три бутылки водки «Парламент» и коробка белоснежных конфет «Рафаэлло». Их выбрал, потому что они легкие. Невесомые. Почти как снежинки.

Я потоптался у двери бомжатского убежища, потом постучал, чувствуя себя невозможно глупо. Это как стучать в трансформаторную будку.

Долго царила тишина. Я уже подумал, что ошибся, неправильно запомнил дорогу.

— Кто приперся?

Дверь приоткрылась. Черный выглянул одним глазом.

— А, это ты. Чего надо?

— По делу.

Я всучил ему пакет, который отмотал мне всю последнюю здоровую руку.

— Раз по делу, то проходи, — согласился Черный, оценив вес гуманитарной помощи.

— О, Димка! — обрадовался Леонидий. — Сейчас завтракать будем. Давай к столу.

— Да я не ем по утрам.

— Что, совсем?

— Совсем.

— А с рукой-то что?

— Когда из окна прыгал и ее повредил. Только сразу не заметил.

— Эк ты неаккуратно. Но ничего, до свадьбы заживет.

— Ты по какому делу-то? — спросил Черный, разбирая пакет.

— Я к Мише. Миш, можешь показать то место, где ты нашел меня?

— Отчего же нет. Могу, конечно, — откликнулся тот, — когда? Прям сейчас, небось?

— Да нет. Это не срочно. Подожду.

— Чего тебе в нашей норе ждать? Пойдем, отведу. Авось без меня все не съедят.

— Иди, иди, — согласился Черный, — все равно еще чайник не закипел.

Место выглядело совсем не так, как помнилось. Я бы мог тут пройти много раз и не узнать его. Стянул перчатку и с сомнением провел рукой по шершавому стволу. Так, вот дупло. Я запустил в него пальцы и вытащил русалку. Дешевая позолота на зеленом хвосте тускло блеснула в бледном свете зимнего дня.

— Ты за этой штукой приходил? — спросил Миша.

— За ней.

— Теперь все хорошо?

— Надеюсь.

— Ну и славно. Теперь что?

— Проводи меня до норы. А дальше я дорогу помню.

— Ты смотри, из окна в следующий раз аккуратней прыгай.

— Я постараюсь.

Андрей ждал на своей синей Kia недалеко от автобусной остановки. Когда я вышел из-за деревьев, сердце стучало чаще и громче, чем положено. Но посторонних машин вроде не было видно.

— Ты что дышишь, будто марафон пробежал? — удивился он.

— Думаешь легко по сугробам с больной ногой прыгать?

— А что по сугробам-то? Дорожки почищены.

— Я только по сугробам дорогу помню.

— Псих ненормальный. Куда тебя везти?

— К Феликсу.

— Отвезу. Но подниматься не буду.

— Боишься? Ты-то в этой истории вообще ни при чем.

— Не хочу под горячую руку попасть. Береженого бог бережет.

— Мог бы и поддержать старого больного товарища.

— Иди ты знаешь куда, старый больной товарищ!..

У Феликса в кабинете стояла елка — золотые шары и стрекозы. Нестандартно.

— Жена придумала, — перехватив мой взгляд, пояснил шеф.

Это вселяло надежду. Жену Феликс любил. Не станет же он убивать меня рядом с елкой, которую она наряжала.

Я положил на его стол зеленохвостую флешку.

— До Нового года четыре дня, — заметил шеф.

— Угу.

— Ты безбожно затянул сроки, но в последний момент все-таки успел.

— Я раньше не мог, с температурой валялся.

— С температурой, с рукой и ногой.

— Угу.

— Ладно, живи пока.

— То есть, я могу идти?

— Иди, конечно.

— А можно вопрос?

— Попробуй.

— Кто такой Павел Сергеевич?

— Племянник Оскара Иващеева. Он теперь руководит фирмой и является нашим непосредственным конкурентом.

Это значит, что с блондинистым Лешей мы еще встретимся на кривой дорожке. И не раз. Сколько у него там пальцев в наличии?

— Тебе когда обещали гипс снять?

— В январе.

— Вот до этого мне на глаза и не показывайся.

Ничего не делать еще две недели? Это ж с ума сойти можно.

— Но я мог бы…

— Да? Что, например?

От меня требовалась в основном физическая сила. Сейчас в этом плане я бесполезен.

— Нет, ничего.

— Вот и иди домой, отдыхай.

Я поплелся на выход. Уже взялся за ручку двери, когда Феликс произнес:

— С Новым годом. Наступающим.

Его голос был вполне дружелюбным. И это вселяло надежду.

— С Новым годом, — ответил я и вышел.

Селеста

Бертран был истребителем. За это хорошо платили. Он мог избавиться от кого угодно — хоть от князя из соседнего королевства, хоть от болотной ведьмы. Только князей ему никто не заказывал. Как будто считали, что его умения, или, скорее, происхождения, для этого недостаточно. Было обидно. Правда свои огорчения Бертран никогда не показывал, и спокойно имел дело со всякой нечистью. Бог с ней, за нее тоже хорошо платили. А деньги были нужны.

Деньги были нужны для Селесты. Для прекрасной Селесты. Она его жена уже почти год, и все-равно он терял дыхание, когда смотрел на нее. И никак не мог поверить в свое счастье.

И счастье длилось недолго.

Бертран только вернулся после тяжелой работы — нужно было избавиться от лесного змея. Тварь оказалась вполне разумной, в руки не давалась, в ловушки не шла. Но зато местный барон и заплатил за его шкуру целый кошель серебра. Не такой уж и большой кошель, но все же. Селеста будет довольна.

В небольшом городке, который был по пути, он купил ожерелье из прозрачных цветных камушков. В солнечных лучах они сияли как настоящие рубины и изумруды.

Но дарить ожерелье оказалось некому.

Десять дней назад Селеста пошла за ягодами. И надо ж беде случиться — в это же время в лесу охотился графский сынок. Он подхватил ее и увез в свой замок, тому были свидетели.

И один из них, Митей, вздорный мужичонка, стал рассказывать Бертрану, что вовсе это было не случайное похищение. И что встреча условлена заранее. И что Селеста села на коня добровольно и радостно. И целовалась она с графским сыночком сладко под пение птиц.

Бертран ударил его в челюсть так, что Митей отлетел на пару шагов. И еще предупредил, если тот посмеет дальше порочить имя жены, выбьет ему остатки зубов. И язык вырвет,